«Теперь я понимаю, отчего сломался Бураков, – мелькнуло в голове у Ивана. – Ты говоришь чистую правду, а тебе никто не верит».
Но какое-то сложное, составное чувство, которое и раньше выручало его в самых тяжелых ситуациях – смесь упрямства, упорства, несгибаемости и твердолобости – нашептывало ему, что еще не вечер, что он еще поборется и покажет себя. Благодаря этому чувству Опалин в свое время сумел не загнуться, когда оказался фактически выброшенным на улицу. Нет, он не оказался на дне; это дно оказалось близко от него, и, содрогнувшись, он внезапно вспомнил, что буквально волосок отделял его от окончательного падения.
«Ну уж нет… Врешь – не возьмешь», – бухнул кто-то в его мозгу.
Он улегся поудобнее, закинул руку за голову и постарался привести мысли в порядок, но все они вели к хаосу и беспорядку, и в конце концов он решил просто слушать соловья и ни о чем не думать. Удалось это ему лишь отчасти. «А хорошо жили эти сволочные помещики, – мелькнуло у него в голове, пока маленький пернатый певец выводил за окном очередную руладу. – Просыпаешься, соловьи поют, в саду все растет, что нужно, да и комнат побольше, чем в коммунальной квартире. Эх! Только вот что-то не видно у них особого счастья. Одного Вережникова жена бросила, другого не бросила, но лучше бы ее вообще не было. К Лидии вон, кузнец сватался, но она не захотела, потому как он кузнец, а не помещик. А помещики к ней не сватались, потому как бесприданница и взять с нее нечего. Да, сложная штука жизнь…»
Позже, когда он умывался, к нему заглянул учитель.
– Это ты ночью шумел? – спросил Платон Аркадьевич после нескольких дежурных фраз. Опалин напрягся.
– Я шумел? – довольно фальшиво изумился он.
– Ну громыхал чем-то тяжелым. Или не ты?
– А что, так было слышно? – пробормотал Опалин. Почему-то ему представлялось, что он был необычайно ловок и действовал практически бесшумно.
– Да весь дом ходуном ходил, – буркнул Платон Аркадьевич и, заметив вытянувшуюся физиономию молодого человека, быстро добавил: – Ладно, я пошутил. Ты что, телескоп перетаскивал?
– Ага.
Опалин кивнул, изображая безмятежного идиота, и так и впился взглядом в лицо собеседника, проверяя, не выдаст ли он себя. Если человек каким-то образом (каким именно, мы пока гадать не будем) заставил летать тяжеленный телескоп, чтобы испугать вас, он, конечно, будет разочарован, когда поймет, что не произвел на вас никакого впечатления. Но Платон Аркадьевич не казался ни разочарованным, ни удивленным словами Опалина.
– Мог бы меня позвать, – сказал учитель. – Я бы тебе помог.