Она услышала, как скрипнула дверь, и подняла голову.
– Можно войти? – спросил учитель.
Лидия Константиновна сразу же заметила, что вид у него озадаченный.
– Что он вам сказал? – нервно спросила она. – За что он…
– Да не арестовал он доктора, ничего подобного, – проворчал Платон Аркадьевич. – Морфий в больнице кончился, Горбатов застал доктора, когда тот пистолет вынимал из стола… Виноградов сделал вид, что ничего особенного не происходит, но фельдшер же знает его. Позже тайком забрал пистолет и пошел к Опалину, просить помощи. Мол, так и так, лазил за пистолетом… и впервые за все время, что Горбатов с ним знаком, не побрился… Опалин и сказал – везем его в Москву, в лечебницу, немедленно. Позвали Кирилла на подмогу… Ну и повезли. А все решили, что доктора арестовали…
Лидия Константиновна смотрела на него широко распахнутыми глазами. Выражения ее лица он не понимал.
– И вы ему поверили? – спросила она.
– Ордер как был при нем, так и остался, – ответил Киселев, пожав плечами. – Он мне его показал. Могу Кирюху расспросить, если хотите – он вернулся с Опалиным.
– Да, съездите в деревню и расспросите его, – сказала Лидия Константиновна решительно.
Свешников запряг лошадь, и Платон Аркадьевич отправился в деревню, где Кирюха, стоя возле избы Пантелея, рассказывал обступившим его деревенским жителям о Москве.
– Церквей столько, что голова кружится… Дома огромные… Каменные! А транваи-то, транваи! Как я увидел, так и обомлел… Катит себе по улице и звенит! А внутри люди…
– Ты лучше расскажи, в какую лечебницу Виноградова определили, – вмешался Платон Аркадьевич.
– Большая лечебница, с вывеской, – с готовностью ответил Кирюха. – Внутри лекарствами в нос шибает, я аж чихать стал… Дохтур главный к нам вышел, правда, не сразу, Ваня на какого-то служителя накричал маленько… Тот сказал, они, мол, с улицы не принимают. Тут Ваня ему всякого пообещал… разного… Ну, привел тот дохтура. Дохтур с бородкой, ва-ажный такой… Строгий! Ваню пробрал – здесь кричать нельзя, что вы себе позволяете… Но потом увидел Виноградова, смягчился. Ваня с ним долго говорил, с главным-то… Фельдшер тоже иногда вставлял словечко не по-нашему. Мне говорить было нечего, так что я молчал…
Он продолжал возбужденно трещать, и в его речи причудливо смешались важный доктор, мощеные московские улицы, столовая, в которой можно взять сахар к чаю, уличные торговки с лотками Моссельпрома, белый хлеб, который продается в булочных, и обилие домов, среди которых немудрено заблудиться. Платон Аркадьевич поглядел на него, вернулся в телегу и велел Свешникову ехать обратно в усадьбу, где объявил Лидии Константиновне, что Опалин сказал чистую правду.