Волна (Дераньягала) - страница 70

И получил невозмутимый ответ:

— Они умерли. Поехали в Африку, и их там съели львы.

— Всех съели? Львы обычно не едят столько людей за один раз, — сказал дотошный натуралист Вик.

— Да, всех. Мне только что сообщили.

— Малли, кто тебе сообщил?

Он не ответил.

Похоже, ушли даже ящерицы. Раньше эти юркие коричневатые существа с головами древних чудовищ и тонкими хвостами-палочками буквально кишели в траве и разбегались в разные стороны при появлении Вика с сачком. Но сегодня в этом чахлом саду не видно никаких признаков жизни. Через шесть лет после волны и за пять лет в чужих руках родительский дом изменился до неузнаваемости. Теперь он пуст и заброшен. Задняя терраса усыпана листьями хлебного дерева. Мать его не любила. Оно возвышалось посередине сада и казалось ей слишком большим. Она боялась, что когда-нибудь сильный ветер повалит его прямо на дом.

Мы въехали сюда, когда мне было семь лет. В первый вечер мать с отцом устроили религиозную церемонию, чтобы освятить новый дом. Несколько часов во дворе распевали монахи, а меня все время отвлекали глиняные фонарики, что мерцали вокруг декоративного пруда. Этот пруд нравился мне больше всего на новом месте. Он был во внутреннем дворике, без всякой крыши или навеса. «Интересно, что будет, когда пойдут дожди?» — думала я.

С годами дом изменился. Всякие перестановки и обновления были маминой страстью. Столовую расширили и сделали стеклянные двери прямо в сад. Мозаичные полы сняли и вместо них положили мраморную плитку. Пруд исчез. Его тоже заложили плиткой, поскольку в сезон дождей он разливался и маме надоело собирать золотых рыбок с нового пола.

Я не заходила в этот дом с тех первых месяцев, когда бродила здесь, оглушенная горем и выпивкой. Теперь я приехала, чтобы вернуть себе память о нас, особенно о родителях. Я хочу, чтобы наша жизнь на Шри-Ланке вновь стала осязаемой и реальной, меньше похожей на сон.

Но здесь все иначе, чем в лондонском доме, где кажется, что мы просто отлучились на какое-то время. Там каждая деталь возвращает меня в прошлое; здесь — охватывает смутное чувство отчуждения. Неужели мой отец и вправду читал газеты на этой веранде, вот в этом черном кресле с вечно отваливающимся подлокотником? Неужели мальчики действительно просыпались по ночам в этой спальне, разбуженные громкой возней хорьков на чердаке? Неужели я убаюкивала их, тихонько поглаживая каждого по голове?

День в разгаре, но я все равно включаю свет в гостиной. Ощутив под рукой знакомые выключатели, я немного оживляюсь. Иду мыть руки в ванную на втором этаже, привычно открываю кран. Через окошко льется солнечный свет. Я сажусь на бортик ванны и подставляю спину горячим лучам. Хорошо, когда вокруг все знакомо. Я не слышу перезвона маминых браслетов — «бабушкины колокольчики», как называл их Викрам, — но эти стены его помнят. Моя жизнь понемногу складывается в одну картинку.