К школьному бедламу Стив относился философски и даже извлекал из него пользу. Ему доставалось все внимание педагогов. Еще бы, единственный ученик, которого действительно можно чему-то научить! Разумеется, он всегда был круглым отличником. Удивительное дело, но школьные хулиганы его не травили: уважали за то, что хорошо играл в баскетбол. Кроме того, его белым ровесникам было приятно, что «один из них» добился такого успеха. Отличниками в их школе обычно становились ребята из индийских и азиатских семей. В конце семидесятых — начале восьмидесятых идеи белого супрематизма были очень популярны у молодежи из неблагополучных районов. Тревогу из-за всеобщей озлобленности и нетерпимости Стив изливал в юношеских стихах о порочной душе большого города.
По воскресеньям в Кембридже мы с ним иногда ходили готовиться к занятиям куда-нибудь на луг или в сад, прихватив с собой бутылочку вина. В те дни я еще не прониклась очарованием английской природы и часто жаловалась на скуку: мол, не хватает диких слонов. На это Стив заявлял, что, в отличие от меня, способен разглядеть красоту где угодно. Он рассказывал, как любовался ярко-красными, озаренными рассветным солнцем стенами кирпичных домов их квартала, когда рано утром катил на велосипеде по Ромфорд-роуд, доставляя газеты.
Несколько раз в семестр мы всей компанией ездили автостопом из Кембриджа в Лондон. Там мы ходили в читальный зал Британской библиотеки, а еще на кладбище Хайгейт — из почтения к Карлу Марксу. Наша подруга Сеок открыла нам жареную утку с рисом по-кантонски в ресторане Kai Kee на Уордор-стрит. В один из этих приездов и зародилась негасимая любовь Стива к бронзовой статуе шри-ланкийской богини Тары в Британском музее. В другой раз, промозглым декабрьским днем, он несколько часов таскал нас с Сеок по своему району, надеясь отыскать куклу «Экшенмен», которую сам же и закопал где-то под деревом, когда ему исполнилось шесть лет. Было холодно и пасмурно. «И что за чушь он мне наплел про пламенные кирпичные стены?» — я не на шутку обиделась и, конечно, надулась.
Но на следующее утро, когда Стив пришел ко мне в комнату и сел на кровать, я сама обняла его и поцеловала — чтобы избавить от хлопот и не вынуждать снова цитировать Китса. Он жадно набросился на меня, но потом почему-то сказал: «Сейчас вернусь!» — и сбежал. Позже я узнала, что это за пауза была. Он бросил меня, чтобы рысью домчаться до комнаты Кевина, побарабанить ему в дверь и похвастаться: «А я целовался с Сонал!» — а затем насладиться реакцией друга. Кевин шутливо ткнул его кулаком в бок и опрокинул на пол: «Ну ты даешь! Везучий засранец!» Если бы я знала, что он устроит из-за нашего поцелуя, ни за что не пустила бы его обратно к себе в то декабрьское утро. Но он примчался назад. И остался надолго.