– Напрямую он ничего не говорил. Просто намекнул, что субъект, организовавший похищение, сделал вывод: я – или мы – ему больше не требуемся. Окончательное указание должно поступить в семь, но по тону Флека ясен предполагаемый смысл этого указания. Сдается мне, старину Флека чем-то ты растрогала. Говорил он о тебе в грустной манере – сочувственной и в прошедшем времени.
Она коснулась моей руки, подняла на меня глаза, и лицо ее стало неузнаваемым, когда она проговорила:
– Мне страшно, я пытаюсь заглянуть в будущее. – и ничего не могу разглядеть. Поэтому мне страшно. А тебе?
– И мне тоже страшно! – вспылил я. – А ты как думала?
– Да, знаю, ты просто так говоришь. Ты не боишься ничего – смерти уж точно. Не потому, что ты отважней всех нас. Дело в другом. Когда она к тебе приблизится, подойдет вплотную, ты будешь так поглощен планами, расчетами, прикидками, стараясь дать ей подножку, что мы проморгаем ее приход. Разве что вычислишь сугубо академически. Ты и сейчас раздумываешь, как бы ее одолеть, и уверен, что одолеешь. Если есть один шанс на миллион, что от смерти можно уйти, она покажется тебе тягчайшим оскорблением. – Она улыбнулась застенчиво и продолжила:
– Полковник Рейн много рассказывал о тебе. В частности, такое. Когда положение безвыходно, когда нет уже ни малейшей надежды, люди смиряются с неизбежностью. Все люди, только не ты. И не из идейных соображений, а просто потому, что не знаешь, как принято сдаваться. Он сказал, ты единственный в мире человек, которого он всерьез испугался бы. По его мнению, даже сидя на электрическом стуле, ты – в момент, когда палач включает ток, – продолжал бы искать выход из положения.
Она бессознательно вертела пальцами мою пуговицу – и чуть не отвертела, но я помалкивал. Если пятно на горизонте, подмеченное мною, окажется облаком – что ж, пуговицей больше, пуговицей меньше. Ни моя рубашка, ни грядущая ночь от этого не переменятся. Она между тем подняла голову и улыбнулась, как бы торопясь смягчить свои последующие слова:
– По-моему, ты человек предельно самоуверенный. Но, кажется, грядет такая ситуация, когда на твоей самоуверенности далеко не уедешь.
– Запомни эти слова! – заметил я гнусным голосом. – Ты опустила фразу: «Запомни эти слова».
Улыбка ее померкла, и тут как раз поднялась крышка люка. Темнокожий выходец с Фиджи принес суп, некое подобие жаркого и кофе. Он появился безмолвно и также безмолвно исчез.
Я посмотрел на Мэри:
– Зловещий симптом, верно?
– Что ты имеешь в виду? – холодно спросила она.
– Да вот, наш дружок с Фиджи: утром – сияет, рот до ушей; вечером – постная физиономия хирурга, который сообщает пациенту, что скальпель оплошал.