Штерн не знал, что возразить на эмоциональный выплеск Карины, и уставился на дорогу, бегущую навстречу за лобовым стеклом. В принципе, в своих размышлениях Карина пришла к тем же результатам, что и он сам. Насколько сумасшедшим казалось бежать от полиции с тяжелобольным ребенком на руках, чтобы раскрыть тайну его реинкарнационных фантазий, настолько же бессмысленным было сейчас сдаться. Энглер часами будет допрашивать их, а затем запихнет в следственный изолятор. Комиссар ни за что им не поверит и не попытается предотвратить предстоящую встречу двух убийц на каком-то мосту. Да и как это сделать — в столице мостов больше, чем в Венеции.
Какое бы преступление ни произошло послезавтра в шесть утра, свидетелей не будет. Штерн не сможет ни помешать убийству, ни узнать, что же случилось тогда с Феликсом в отделении новорожденных, если они сейчас расстанутся с Симоном и его необъяснимым знанием.
— И ты правда сможешь в одиночку позаботиться о малыше? — Борхерт, неожиданно вмешавшийся в разговор, взглянул на Карину в зеркало заднего вида.
— Гарантий я дать не могу. Но у меня все с собой. Кортизон, лекарство от эпилепсии и на крайний случай даже ректальный диазепам.
Штерн наблюдал, как мотоциклист перед ними каждые десять секунд перестраивается из полосы в полосу, как будто тренируется для соревнований по слалому.
— Но этого недостаточно, — спустя какое-то время произнес он. Поднял руки и сцепил пальцы за головой.
— Почему? — спросила Карина сзади. — Рядом с ним постоянно находятся медсестра, адвокат и телохранитель. Что еще ему нужно?
— Скоро увидишь.
Штерн опустил правую руку и сделал Борхерту знак съехать с городской автомагистрали в сторону Кёпеника. Через десять минут они припарковались перед дверью, порог которой Штерн никогда в жизни не собирался переступать.
Когда она залепила ему пощечину, он понял, что им можно остаться. Первый удар, робкий толчок в грудь, оказался до смешного неэффективным, что лишь рассердило Софи. Потом она снова замахнулась. Штерн мог бы отвернуться, перехватить руку или, по крайней мере, смягчить удар, но он только закрыл глаза и ждал шлепка, за которым последовала обжигающая боль, охватившая левую половину лица от уха до нижней челюсти.
— Как ты мог? — спросила его бывшая жена. Ее голос звучал так, словно у нее под языком лежал стеклянный шарик.
Штерн знал, что тем самым она задала ему сразу три вопроса: «Почему ты забрал у меня Феликса, когда я не хотела выпускать его из рук? Почему через десять лет ты являешься ко мне с этой вертихвосткой? И как ты мог впустить в мой дом воспоминания в виде смертельно больного ребенка?»