— Конечно, из нашего?
— Не может быть! — решительно отрезал Георгий, по кличке Монисто. — Чтобы простой крестьянин писал в газете — нет, голубчик, мне что-то не верится.
— Я тоже так думаю, — подтвердил другой крестьянин. — Это, должно быть, или учитель, или другой грамотей.
— Кто бы там ни был, а открыл нам глаза! — заметил Андон Муранлията. — Не то погорели бы, как вербы на припеке.
— И все равно погорим, если будем сидеть сложа руки, — предупредил Иван Геренлиев. — Уж не думаете ли вы, что Жанката испугается какой-то статейки…
— Зверь он, всех загрызет, если дадимся ему, — заявил Монисто.
— А как с общинной землей? — озабоченным голосом спросил Перепел.
— Общинная, не общинная — все то же! — огрызнулся Гошо Чобанов. — Я у Жанката пяди земли не брал, из меня община будет душонку вытряхивать…
— Вытряхнет, если позволим.
— А ну-ка, упрись в одиночку — не только душонку, все внутренности из тебя вытряхнут!
— Как так в одиночку? Нужно всем сообща. Не то пропадем?
Крестьяне собирались у калиток, разговаривали, обсуждали, ругались. Женщины выглядывали из-за каменных оград и спрашивали:
— Скажи, соседка, это правда, что Жанката хотел обмолотить наши хлеба на Ялынкории?
— Правда, соседка, чтоб ему пусто было!
— И газета писала, а?
— Да, мой так говорит.
— Мой тоже сказал, а я ему говорю: душу-то он из нас вытряхнуть может, собака этакая, но чтоб газета писала…
— Писала, писала!
— Так ему и надо! Все село хочет слопать, проклятый!
— Хочет, хочет… А с какой это стати мы будем потом обливаться, а он приберет к рукам наше зерно? Не хватает ему, что ли, что столько земли награбил…
— Говорят, будто купил…
— Купил… Это наши мужья дураки…
— Ох, не знаю, тяжелые пошли времена.
— Тяжелые! Смотря для кого. А ну-ка, взгляни на Жанкиных снох… Разнаряженные, важные… Да и старая — тоже расфуфырилась, дуется, как индюк…
Жанката остановился перед маленькой калиткой и заглянул в щель. Во дворе никого не было.
Он уже собирался постучать тростью в калитку, как со стороны тока показалась жена Гроздана.
— Цып-цып! — поманила она кур и метнула из фартука немного отрубей.
Жанката приоткрыл калитку.
— Сватья! Сватья!
Грозданиха прислушалась, повернула голову в сторону голоса и, вытряхнув фартук, побежала встречать нежданного гостя.
— Милости просим, сват!… Гляди ты, гляди! Долго ждать-то пришлось, а? Ну, заходи, заходи!
Она не знала, как любезнее встретить гостя. С тех пор, как Латинка вышла замуж, Жанката впервые заходил к ним. Он ненавидел своего нового свата. Гроздан Митьолов был бедным крестьянином, замкнутым в себе, молчаливым. Даже в пятьдесят лет у него еще сохранились красивые черты лица. В селе все его звали Грозданом Красавцем. Жанката ненавидел его, хотя и не имел каких-либо особых причин для этого. Молчаливый и смиренный с виду, Гроздан отличался упорным характером, был самостоятельным человеком. Он не любил заискивать перед богачами, не улыбался и не кланялся им. Никогда не ходил в церковь и еще до войны стяжал себе славу антихриста и безбожника. Целых восемь лет Гроздан возвращал избирательные листки сговористов, которые Жанката аккуратно посылал ему с рассыльными. Жанката злился не столько из-за того, что этот упрямый мужик возвращает ему листки, — он отлично знал, что не все, кто принимал их с улыбкой и благодарностью, затем голосовали за него. Его выводило из себя отношение Гроздана, который будто хотел сказать ему: «На, посмотри: я ни в грош не ставлю ни твое богатство, ни твою власть, ни тебя самого». И вот, зная его гордость и высокомерие, он, Жеко Жанков, входит в его двор, входит робко и униженно, точно пойманный с поличным вор.