— Собрание состоится во что бы то ни стало! — заявил он и смерил пристава решительным взглядом.
— Ты кто такой? — крикнул пристав таким голосом, словно вновь почувствовал твердую почву под ногами. — Именем закона ты арестован!
— Здесь меня можно арестовать только именем закона трудового крестьянства!
— Ступай впереди меня, не то буду стрелять! — предупредил Юрука. В этот миг произошло нечто неожиданное. Иван Караманов выпрямился перед ним, рванул на себе рубаху, и его волосатая грудь обнажилась.
— Стреляй! — взревел он. — Стреляй, сукин сын!
На какое-то мгновение воцарилась тревожная тишина. Каждый слышал удары своего сердца, ощетинился, был готов броситься хоть в огонь. Затем толпа двинулась вперед, и кони полицейских попятились назад, словно увлекаемые потоком.
— Господа, будете отвечать! — орал Юрука и дергал узду лошади. — Господа…
— Ты будешь отвечать, кровопиец! — ревел сзади народ. Кое-кто начал свистеть.
— Хорошо, — сказал Юрука и, неловко повернув растерянное животное, галопом понесся к городу…
В тесном и длинном зале было душно. Пахло потом и взопревшими ногами. Время от времени кто-нибудь тихонько просил:
— Михал! Толкни-ка верхнюю створку… Вот так!
— У-у-х, Пеню!.. Двинься-ка немного!
— Не толкайтесь, ребята!
— Пропусти меня выйти… Ох, лопну от жары…
— Тсс!
В первых рядах сидело несколько сельских кулаков. Сзади, справа толпились люди Жанкова. Среди них виднелись Желязко и Стефан — оба раскрасневшиеся, вспотевшие. Они собрали около пятидесяти человек и готовились разогнать собрание. Но когда их оттеснили в угол зала, они притихли и не решались даже переглянуться.
На сцене, окруженный членами комитета, Вылко говорил о тяжелом положении на селе. Долги государству, долги Земледельческому банку, долги табачной кооперации, долги кредитной кооперации, долги частным лицам… Долги, долги, долги… Затем начался подсчет доходов и расходов.
Многие подсказывали, напоминали, дополняли, но об этом уже говорилось не раз, потому все с нетерпением ожидали услышать об аренде Ялынкории. Правда, крестьяне каждый день разговаривали с Вылко по этому вопросу, но теперь они с особым любопытством ожидали, что он скажет. Сам Вылко казался им в этот момент более важным, более серьезным, образованным и недосягаемым, чем когда бы то ни было раньше. Выводы, касающиеся положения в селе, были печальными. Сто пятьдесят семей были обречены на голод с марта месяца. Урожай уже был известен, поэтому некоторые считали, что это число занижено.
— Голодать будут сто пятьдесят — сто восемьдесят семей, даже не ошибемся, если скажем, что и все двести. И это при самом скромном подсчете и при условии, что зерно с Ялынкории останется арендаторам, — горячился Вылко. — Поэтому мы должны задать себе вопрос: «А что будет, если у нас возьмут и Ялынкорию?