— Сегодня нет вечернего представления, так что никто нас и не заметит, — еще раз заверил он меня. — В свободные дни в вагончиках ни одной собаки не сыщешь.
— Итак, договорились.
— Договорились. В восемь.
— Никому ни слова.
— Ни слова.
И мы еще раз ударили по рукам, да так крепко, что у меня вся ладонь покраснела.
13
Довольный успехом переговоров, я позвонил Тимко из ближайшего автомата.
— Ну, я все устроил!
— Правда? — Голос Тимко звучал глухо, недоверчиво. — А я только что разговаривал с Врубелем. Между прочим, все объяснилось.
— Что именно?
— Насчет ремонта.
— Какого ремонта?
— Вы там один?
— Да господи, я из автомата!
— У него была женщина… Согласитесь, когда принимаешь женщину, невозможно принимать гостей… Я резко поговорил с ним, и он во всем сознался. Наше подозрение было необоснованным.
— Да, но я достал львов! — раздраженно крикнул я. — Пятерых львов, понимаете вы?!
— А зачем они нам теперь?
— Да вы что!
— О, простите… — По его тону я понял, что он снова подчиняется мне.
— Где мне их выгрузить?
— Господи боже…
— В контору завезти? Или к вам на квартиру?
— Нет! Я… Жена будет… Ради бога, не надо, ни одного, пожалуйста, не надо… Вот вы сами скорее могли бы себе это позволить… Вы…
Я повесил трубку.
Сгоряча я хотел было вернуться в цирк и все отменить, но потом подумал, что это выставит меня в довольно странном свете; лучше сделать вид, будто ничего и не было, просто я разыграл его, а такие шутки и объяснять-то нечего. В конце концов, я ничем не связан. Ни с Тимко, ни с Педро, ни с кем-либо еще в этом сумасшедшем городе, где сообщение о побеге хищников на несколько месяцев все перевернуло вверх дном. Наше учреждение, левобрана, все эти секретные конспиративные заседания с их табачным дымом и нерешительным молчанием казались мне сейчас страшно далекими, словно я не имел с ними ничего общего, словно их никогда и не было, словно этот безмозглый город с его идиотской тревогой находился где-то на другой планете, чужеродной, неведомой, страшной своей чужеродностью.
Я отправился в кинотеатр, где непрерывно крутили какой-то грохочущий фильм, изобилующий кровавыми сценами; ни содержание его, ни даже название не доходили до меня, я сидел, словно окаменев, в неудобном тесном кресле, бездумно пялясь на мелькание света и теней на экране, пока меня не вывела из забытья костлявая рука капельдинерши. И разом предстали моему взору огромный пустой зал, холодный свет люстр, онемевшие репродукторы, а надо мной кто-то говорил добрым материнским голосом:
— Милок, на сегодня все кончилось. Если фильм вам понравился, приходите завтра, а нынче мы уже запираем, право слово, запираем.