Теперь он шел без зова и предупреждения, но это его нисколько не смущало. Сегодня был его день. Сегодня он мог себе позволить все — перед счастливым человеком открываются все двери.
Он поднялся на пятый этаж панельной новостройки, нажал два раза на звонок — и Паковы приветствовали его как дорогого гостя.
— Вот здорово, что ты пришел, — говорил хозяин, — жена как раз сегодня именинница.
Роберт смутился, стиснул руку пани Паковой, пробормотал слова, которые следовало понимать как поздравление; потом его усадили — только не в знакомое кресло, а к накрытому столу, где тут же появилась третья тарелка, — и не успел он оглянуться, как уже ел ветчину с белым хлебом, пил терпкое домашнее вино, которое присылали Альфреду в город родители…
— Ты только не стесняйся, — подливал ему Альфред. — Потрясное вино! Пей сколько хочешь — все равно не опьянеешь.
Собрав тарелки, пани Пакова отправилась на кухню, и Роберт остался один на один с Альфредом.
— Ты не сердись, что я так неожиданно ворвался… — начал он, — должен сообщить тебе одну вещь…
— Ну что же, — подхватил Альфред, — давай выкладывай!
— Вещь эта очень важная.
— Еще тебе налью, — поднял Альфред бокал. — Жена сегодня именинница — серьезный повод, чтобы выпить. Жену-то я, надо сказать, очень люблю…
— Альфред, я получу сто тысяч крон.
— Сам поймешь, когда женишься. Совсем другая жизнь будет. Проснешься утром — на столе ждет завтрак, через день надеваешь свежую рубашку…
— Ты совсем не слышишь, что я говорю.
— Ах да, прости… Знаешь, мы ждем ребенка! Жена на третьем месяце. Но на работе, смотри, ни гугу.
— Знаешь, я мог бы теперь купить «спартак».
— Предпочитаю «фиат». Говорят, бензина берет мало, и для меня вполне подходит. Ты видел новые модели?
— Тебе, может быть, требуется помощь?.. Какие-нибудь взносы за квартиру… я мог бы…
— В мои дела, не вмешивайся, милый… Будь добр… Во всяком случае, не сегодня… Когда у жены именины… Договорились, а?
Пани Пакова как раз пришла из кухни и, улыбаясь, поддержала мужа:
— Когда у жены именины, все вертится вокруг нее, правда, пан Кушнер?
Она присела на колени к мужу и стала его целовать.
— Пожалуй, я пойду, — поднялся Роберт.
Удерживать его они не стали. Хозяев, кажется, даже обрадовал его уход. Совсем некстати заявился, только испортил людям торжество. «Какой я все-таки осел, какой осел!» — твердил он. Приятный ветерок на улице немного охладил его пылающие щеки и вернул к действительности — автобусная остановка на окраине, толпа чужих людей… В центре он слез, влился в поток идущих и все ждал, когда кругом начнут оглядываться, когда поймут, что среди них, бесчисленных и безымянных, есть человек, которому привалило огромное счастье, есть тот, кому принадлежит весь мир. Рядом шли люди, занятые лишь собой, шли парочки, не замечая ничего вокруг, — казалось, они не заметили бы даже стену, выросшую перед ними, ров, наполненный водой, пылающий костер… Роберту нестерпимо хотелось остановить какую-нибудь пару, назвать себя, всем рассказать, что у него произошло. Но он еще не мог преодолеть своей робости, вечно сжимавшей его пудовым обручем, тяжелым, неуклюжим и постыдным. Кто выслушает его? Кто выслушает и поймет? Счастье вдруг сделалось несносным бременем, чем-то, что унижало, пригибало Роберта к земле. Если б не этот выигрыш, думал он, сидел бы теперь дома; может быть, читал газету или слушал радио, а не то вытянулся бы на постели, глядя в потолок, и считал пятна и прорехи в старом запыленном абажуре… просто считал бы до ста… до тысячи, до десяти тысяч, до ста тысяч… И вновь стоял перед его глазами выигрышный билет, целый ворох денег, мешок, набитый доверху банкнотами, который, может быть, и не поднять…