Раздается торопливый стук в дверь, и на пороге появляется Фиала. Длинные нечесаные волосы спадают на плечи, лицо почти целиком закрыто густой бородой, рта не видно.
— Говорят, вы больше не хотите нас печатать. — Он садится в кресло и протягивает мне свежий, еще не просохший номер своего журнала. — Посмотрите.
С обложки мне ухмыляется сенбернар.
— Посмотрите на это благородное животное!
— Я не смогу вам помочь. Для этого я слишком маленькая шишка.
— Любой культурный народ уважает…
— Внизу меня угостили вашей бормотухой. Господи, как вы можете пить такое!
— Любой культурный народ уважает…
— Совершенно напрасно. Есть вещи, которые, я бы сказал, находятся как бы между небом и землей…
— Помогите, прошу вас.
— Вас еще никто не выкидывал за дверь?
— Вы не думайте, будто наш журнал выходит в безвоздушном пространстве. В него тоже проникли процессы возрождения. Мы возрождаемся.
— Вы только посмотрите, ведь ваш сенбернар косит одним глазом!
— Что?
Фиала вытаращился на меня и поспешно спрятал журнал.
— Это исключено, — произнес он самоуверенно. — Он вышел победителем на трех конкурсах. Получил один наш и два международных диплома. И знаете, кто был в жюри?
— Об этом мы еще поговорим.
— Если б вы могли… Вы можете не сомневаться, я бы вас…
К счастью, Рената вызывает меня в секретарскую, и таким образом мне удается выдворить Фиалу из кабинета.
Похороны прошли точно в соответствии со сценарием. Обе речи произвели неотразимое впечатление и вызвали слезы. Раух и Кошляк обменялись рукопожатием и поздравили друг друга. Потом Раух дал могильщикам на бутылку. Вчера днем они битый час придумывали, как возместить этот незаприходованный расход. Наконец порешили на том, что Ренате выдадут вспомоществование, и тут же забрали его у нее. Рената — человек понимающий, она принесла эту жертву без колебаний.
— Только не воображайте, что я стану платить профвзносы с этой суммы, — деловито заявила она, и Раух уверил ее, что обо всем договорился с председателем завкома Борко.
Борко возил директора, он же чинил машину Рауха.
Сейчас мы втроем едем с кладбища. Борко из принципа носится по городу со скоростью 80 километров.
— У меня есть на это разрешение. — И он щерит пломбированные зубы.
На перекрестках он тормозит в последнюю секунду. Если не держаться, можно остаться без зубов. Борко неразговорчив, у него неподвижное, будто из жести, лицо. Оживляется оно лишь при виде знакомых регулировщиков. Тогда он легонько сигналит и отдает честь двумя пальцами.
— Домой? — обращается он к Кошляку, сидящему возле него.
— Ко мне. — Машина круто берет вправо, и Кошляк многозначительно добавляет: — У меня дома непочатый «Джонни Уокер». Надо ж и помянуть.