Слезая с лошади, сказал тревожно:
— В Долгом поле, Андрей Иванович, два суслона ржи увезли…
— А ты для чего поставлен? — построжел сразу Трубников.
Григорий виновато вытер ладонью мокрые усы:
— Не углядел, Андрей Иванович. Главна беда — кашель меня одолевает, за версту слышно. Второе дело… народ голодный, а хлеб — рядом. Тут и не хочешь, да согрешишь… Огонек имеется?
— Выходит, и ты согрешить можешь? — испытующе покосился на него Трубников, тарахтя в кармане спичками.
— Ноги вытяну, а колхозное не возьму, товарищ Трубников, — голос Григория дрогнул от обиды. — Не ела душа чесноку, не будет и вонять.
— Коли так, зачем другим оправдание ищешь? — укорил его жестоко Трубников.
Григорий присунулся к огоньку, бережно укрывая его задрожавшими руками. Раскурил с трудом цигарку, глубоко втягивая и без того впалые щеки. Он еще больше похудел в последние дни, редкие желтые усы его обвисли, глаза светились угрюмо.
Глядя на него, Трубников потупился.
— Тебе бы, Григорий Иванович, полежать недельку, отдохнуть. Нарядим Егора Кузина вместо тебя, пока поправишься.
Григорий усмехнулся невесело:
— Успею еще належаться-то. А поправиться — где уж!
Махнув рукой, заговорил скучно и нехотя:
— Чахотка у меня, провались она пропадом. Чую, что не протяну долго. Нутро гнилое, потому и кашель такой. С испода. Креплюсь, креплюсь, а не могу удержаться никак.
И пожалел вдруг с глубокой тоской:
— Три годочка всего-навсего и довелось мне поработать в колхозе-то! До этого, в единоличности-то, больно уж маялся я шибко, Андрей Иванович. Теперь бы только вот и жить! Дела в колхозе у нас, вижу, поправляются год от году, да помощники в семье подрастают друг за дружкой, а я вот… Силы, у меня не стало! Глазами-то все бы сделал, а как возьмусь — одышка берет. Обидно мне, и от людей совестно, что колхозу не могу в нонешней трудности помочь…
Жадно затянулся дымом и поднял на Трубникова умоляющие, глубоко запавшие глаза.
— Ты уж, Андрей Иванович, не сымай меня со сторожей. Больше ни на что не годен я, так хоть этим колхозу послужу. А вор от меня не уйдет. Найду, не сумлевайся.
Нагнув голову, Трубников судорожно сглотнул воздух.
— Сторожи, Григорий Иванович. Я не против, ежели можешь. Все ж таки помощь нам оказываешь, да и самому при деле веселее.
— Ну, спасибо! — обрадовался Григорий. Взгромоздившись на острый хребет лошаденки, подобрал поводья.
— Мешаешь ты, Андрей Иванович, тут некоторым людям. Поостерегся бы.
— А что? — насторожился Трубников.
— Кабы, говорят, не председатель, можно бы сейчас рожь-то из-под молотилки да и на мельницу. А государству, говорят, погодить бы пока сдавать. Вот какая агитация идет…