Вскоре Яков послал Тимофея за чем-то в дом. Только этого и ждал все последние дни Тимофей.
Выполнив поручение, он зашел на кухню к стряпке Лукерье.
— Обираться начал уж… — сказала та, — руками-то одеяло все так и щиплет, и щиплет, и шепотом добавила: — Попа привозили, соборовать.
Тимофей вздрогнул от страха и радости, когда старик зарычал вдруг из горницы:
— Кто там? Заходи сюда.
И захрипел, увидев Тимофея:
— Умираю, вот… посидел бы со мной.
Мелкие слезинки выкатились у него из глаз на бороду.
Он уже высох весь, побелел.
— Прости, коли согрешил в чем перед тобой!
— Бог простит, Матвей Никитич… — глухо сказал Тимофей, глядя в пол. И подумал, дрожа и бледнея: «Сейчас спрошу».
Но старик заплакал вдруг, по-детски всхлипывая и жалобно говоря:
— Вот сынок-то у меня каков, — горько шептал он, — денежки загреб и отца забыл, глаз не кажет…
Под Тимофеем пол от этих слов закачался.
— Не кормят они меня. Голодом хотят уморить, а то отравят. Принес бы ты мне хлебца!
Тимофей сходил на кухню и взял у стряпки кружку квасу и краюху черного хлеба. Старик жадно схватил квас и, опустив в кружку длинные усы, долго мочил их там, дергая горлом. Хлеб он, воровато озираясь, спрятал под подушку.
— Ступай скорее, а то Степанида увидит. Следят они за мной, — испуганно зашептал он.
И верно, в ту же минуту тихо выплыла из спальни и появилась в горнице, подметая шелковым платьем пол, пышная чернобровая Степанида — жена Якова. Голубые глаза ее покруглели от гнева, мелкие кудряшки задрожали на щеках, даже зеленые серьги, казалось, сверкнули злым огнем.
— Тебя кто звал? — зашипела она и топнула каблуком. — Вон отсюда, лапотник!
И, проводив в сени, сердито брякнула за ним щеколдой.
Через неделю старик умер. В народе говорили потом, что Степанида уморила его голодом.
Яков же заметно повеселел, стал еще больше важничать и завел себе новый дорогой тарантас — ездить по праздникам в церковь.
Сыновей у него не было, а две дочки учились в городе, в гимназии, и приезжали к нему только летом. Старшую звали Елизаветой, а вторую Липой.
Елизавета в мать была — такой же черной, полной и синеглазой, а Липа, наоборот, вышла в отца — худой, длинной и некрасивой. Обе они часто ссорились, любили все сладкое и целыми днями валялись в саду с книжками.
Якову трудно стало управляться с заводом и лавкой, и он сам подыскал Елизавете жениха — сына мелкого городского торговца. Вертлявый, с тоненьким и сладким голосом, он словно рожден был плутовать за прилавком. Звали его Егором, но он в первые же дни предупредил тестя:
— Папаша, запомните: меня зовут Жорж. В нашем деле надо иметь деликатность.