«Я не хлопочу о бессмертии и не боюсь упреков за то, что служу своим искусством партии и народу». После этого критики опасливо умолкали. «Попробуй замахнись на такого пламенного трубадура пролетарского искусства!»
Иногда пути Чикина и Бажанова в искусстве скрещивались. Хотя Чикин боялся и не любил Бажанова, но вынужден был считаться с ним и даже обращался к нему за помощью, когда получал серьезный заказ.
Пусть Бажанов был медлителен, пусть беспощаден был в своих требованиях, но в монументальной живописи он разбирался глубоко, умел работать и, главное, не боялся ответственности. Обычно Бажанов браковал даже утвержденный заказчиком эскиз Чикина, убеждая сбитого с толку руководителя предприятия:
— Ведь это задание, которое мы будем расписывать фресками, простоит не одну сотню лет. Оно донесет наше искусство до коммунизма. Так неужели вам не стыдно перед потомками за такое убожество мысли и чувства? Да разве такого изображения достойны люди социализма?
Чикин, тая злую обиду, почтительно терпел свое унижение перед заказчиком и даже улыбался при этом Бажанову, выдавая его за профессора. От профессора ведь не стыдно выслушать любую критику.
Но как только переделанный по совету Бажанова эскиз утверждался, дороги художников опять надолго расходились.
Бажанов и к себе был строг необычайно. Рассказывали, что однажды, окончив роспись в каком-то клубе, он заявил директору, что недоволен своей работой и от денег поэтому отказывается.
Директор долго ходил за Бажановым и, расхваливая его работу, уговаривал получить деньги, так как они были уже выписаны в ведомости и бухгалтер не знал, куда их девать.
2
— Ну, что поделываешь? — закричал еще с порога Бажанов. Прогрохотал на середину комнаты, опрокинув бутсами банку с клеем, и сел на койку. Взгляд его уже скользнул по этюдам и задержался на картине, отчего мне сразу стало как-то не по себе.
Чикин остался стоять у порога, боясь, очевидно, запачкать брюки или пальто.
Пока Бажанов раскуривал трубку, я повернул к нему мольберт с картиной так, чтобы она не отсвечивала.
— Подбился я деньгами, Алешка, — безучастно заговорил он, ероша тонкими пальцами бороду и не отрывая от картины похолодевших глаз. — Может, выручишь?
Даже не взглянув на сотенную бумажку, сунул ее в карман спецовки и пустил в бороду из ноздрей две прямые струн дыма.
— Молодец, Алеша! — снисходительно заговорил от двери Чикин, не глядя на Бажанова, но обращаясь явно к нему: — Вот изображена здесь всего лишь картина повседневного труда, а как в ней все значительно, приподнято, монументально. Чувствуется гражданственность и героичность. А какая звучность цвета!