— Уже помолчал бы, старик! — гневно вскинулась на него Соломонида. — Подумай-ка, за что бабу коришь? В девках она, до колхоза сиротинкой жила, свету не видела. Алешеньку шибко тогда любила, за него выйти хотела, да пришлось ему тогда уехать из дому-то. Али забыл, что сам же выгнал его за ослушание? Она в колхоз вошла, только бы жить — муж попался непутевый. Не могла от него родить — бил. А и родила бы, велика ли радость от детей при таком отце! Сколь она мучилась с ним, пока в тюрьму за воровство его не взяли. А без детей какое житье бабе? Одному-то и дереву жить тошно.
Обозлился Тимофей на старуху свою и на всех баб на свете. Не сказал ничего, хлопнул дверью. На улице постоял в раздумье — идти к Парашке или нет? В сердцах сплюнул, пошел прямиком через двор к ее крыльцу.
В избе у Парашки висела зыбка. Пахло пеленками и печеным хлебом. На столе не убрано, пол не подметен.
Некогда, видать, бабе и о доме подумать. Сидела на лавке простоволосая, исхудавшая, кормила грудью ребенка.
Тимофей остановился на пороге, дернул смущенно бороду.
— Здорово, соседка!
— Здравствуй, дядя Тимофей! — подняла Парашка от ребенка сияющие глаза. — Хорошо, что зашел, а то не пускает меня никуда сын-то!
Глядя на тоненькие скрюченные ножки ребенка, Тимофей нахмурился.
— Ты бы, Парашка, как ни то сходила на склад с Савелом Ивановичем. Поглядели бы, много ли овса-то у нас осталось. Лошадей надо подкормить, худо тянут. Пашня ведь! Не посеем вовремя, без хлеба насидимся.
— Схожу, дядя Тимофей. Тетку Анисью вот жду. Обещалась посидеть с Васюткой моим.
Запахнула кофту, стала укладывать ребенка в зыбку, смеясь и целуя его.
— Поглядел бы хоть, дядя Тимофей, какой он у меня!
Тимофей сумрачно покосился на сморщенное красное личико ребенка:
— Все они на одну колодку, пока маленькие…
Встав на колени перед зыбкой, Парашка зарылась счастливым лицом в одеяльце.
— А ты ему скажи, сынка: «Вот уж и неправда, дедко! Погляди-ка, мол, какие у меня глазки, какие реснички, какой носик… Ни у кого таких нету!»
Ревниво досадуя на Парашку, что в радости своей давно не спрашивала она про Алексея, Тимофей хотел обидно спросить, как величать у ней сына-то, но вместо этого осторожно пощекотал черным пальцем грудку ребенка:
— Спи, разбойник. Не до тебя тут…
Борода его шевельнулась от улыбки, но он сразу же насупился и пошел к двери.
— Сиди уж дома пока, Парашка. Сам я вечерком к Савелу схожу. А сейчас погляжу, как пашут ребята, да на ферму загляну. Жалилась Настя Кузовлева вчера, что ворота бык разбил. Починить надо.
И до самого поля не поднял головы, отяжелевшей от дум.