Слышно было, как с шорохом скатываются на дно траншеи комки мерзлой земли.
Лейтенант молча потирал ушибленную при падении ногу.
— Наши, видать, залегли, товарищ лейтенант! — тихо сказал Орешин. — Он им подняться не дает. Что будем делать?
Все еще потирая ногу и морщась, лейтенант выругался с досадой:
— Ну, попали мы с вами, как куры во щи!
Все трое помолчали, озираясь.
— Посмотрите, сержант, что там за ящики?! — приказал лейтенант, неторопливо проверяя пистолет.
Кузовлев открыл крышку одного из ящиков.
— Гранаты! — радостным шепотом сообщил он и поднял одну за конец палки.
Сунув пистолет в кобуру, лейтенант подошел к нему.
— Ваш сектор обороны, Кузовлев, — левая сторона траншеи, мой — правая, а ваш, товарищ сержант, — центр. С немецкой гранатой умеете обращаться?
— Умею.
Стрельба то утихала, то продолжалась с новой яростью. Где-то впереди, совсем близко, начали рваться снаряды. Наши били по ходам сообщения между траншеями.
Все трое с трудом подтащили ящики с гранатами каждый на свою огневую позицию и, осторожно высунувшись из траншеи, молча и напряженно стали вглядываться в серые утренние сумерки.
И вдруг в промежутке между разрывами снарядов явственно донеслась до них чужая речь. Впереди замелькали зеленовато-серые фигуры немцев, перебегающих от куста к кусту.
Глянув на Орешина, лейтенант глухо сказал:
— Идут.
Кузовлев в это время хозяйственно осваивал свою огневую позицию: утоптал вокруг себя землю, расставил гранаты вдоль задней стенки траншеи, сделал наверху приступочек для автомата. Так же неторопливо он с угрюмым, каменным лицом положил автомат на приступочек и дал первую короткую очередь. Совсем близко закричал кто-то животным отчаянным криком.
Орешин, угадывая за темными кустами врага, тоже полоснул по ним длинной очередью.
— Стрелять одиночными! — сердито остановил его лейтенант.
Тогда Орешин терпеливо стал выжидать, когда немцы поднимались для перебежки, и бил их поодиночке.
Сколько это продолжалось? Может быть, час, может быть, два… Но автомат дал осечку. Орешин бросил его, не поняв сразу, что патроны кончились.
— Гранаты к бою! — скомандовал лейтенант.
В эту страшную минуту, когда немцы подходили уже на дистанцию броска гранаты, Орешин оглянулся на Кузовлева. Тот, не отрывая зло прищуренных глаз от врага, тянул руку к гранате.
И тогда Орешина охватило ледяное спокойствие, какое бывает от уверенности и бесстрашия перед неотвратимой смертельной опасностью.
Тонко и протяжно, как показалось Орешину, очень далеко где-то лейтенант закричал:
— Ого-о-онь!
Деловито и быстро Орешин хватал гранату одну за другой и бросал их вперед. Но стоило только умолкнуть разрывам, как немцы снова поднимались и бежали к траншее.