— Марусей.
К ней подошла толстенькая кудрявая подружка, они попрощались вскоре со всеми и ушли.
В палате долго молчали все, потом кто-то сказал восхищенно:
— Геройские девчата!
А рябой солдат, перекатывая на подушке круглую бритую голову, чтобы видеть лица соседей, заговорил:
— Трудно им. Мы, мужики, лежим вот тут, нас, кормят, одевают, ухаживают за нами, как за малыми ребятами. А они, девчата эти, да бабы одни почти в поле бьются…
Задумчиво глядя в окно, улыбнулся вдруг светлой, необычной на суровом лице, нежной улыбкой.
— Без Маруси мы, братцы, пропали бы! Она нам и оружие делает, и шинель шьет, и хлебом кормит… Меня, раненого, санитарка из боя вынесла. И всего-то ей лет двадцать, курносенькая такая, волосы, как лен. Спрашиваю: «Как тебя, милая, зовут, чтобы знать, кто мне жизнь спас?» — «Марусей. А ты, — говорит, — молчи и лежи тут, а я за другими пойду». Ну, отвезли меня в медсанбат. Там попал я в руки хирургу. Лица его не разглядел под маской, только вижу — женщина. Глаза большущие такие, строгие… Быстро она со мной управилась, да так ловко, что я диву дался. А медсестра мне и говорит: «Нечему удивляться. Наша Мария Петровна, — говорит, — восемьсот операций уже сделала. Вот она у нас какая!» Ну, приехал я сюда, в госпиталь, и опять в Марусины руки попал. Няня Маруся вымыла меня, в кровать уложила. Другая, Мария Тихоновна, осколок мне из ноги достала…
— Нет, братцы, без Маруси мы никуда! Ей бы, этой самой Марусе нашей, памятник поставить! Про нее бы песню сложить да спеть, чтобы за сердце брала! Жалею вот, бесталанный я, не умею ни складывать песен, ни петь!..
Но песня про Марусю нашлась, хотя и не такая, о какой мечтал рябой солдат, но душевная. Ее запели тихонько в углу два пожилых солдата. В палате все призадумались, притуманились сразу, вспоминая кто жену, кто невесту.
И вот уже запела вся палата, каждый встречал в песне свою любимую.
Здравствуй, милая Маруся,
Здравствуй, светик дорогой,
Мы приехали, Маруся,
С Красной Армии домой.
А ты думала, Маруся,
Что погиб я на войне,
Что зарыты мои кости
В чужедальней стороне…
Долго не спал Орешин в эту ночь. А утром пошел к начальнику отделения.
— Прошу, товарищ майор, в колхоз часика на три отпустить, тут совсем рядом. По ремонту хочу помочь. Я осторожно…
Майор, грузный старик с белой щетинистой бородой, молча посмотрел у Орешина ногу.
— И чего мне только с вами делать? Одиннадцатого сегодня отпускаю: кого — в колхоз, кого — на завод, кому, видите ли, доклад в цехе нужно читать, кому — ремонтом заниматься… Еле ходит, а туда же! Ох, подведете вы меня под трибунал!