И закричал сердито:
— Идите, да чтобы к ужину быть здесь!
Дорогу в колхоз указала Орешину женщина, ехавшая мимо госпиталя в телеге.
— Это в Курьевку, что ли? Прямо проселком так и ступайте, потом направо.
Орешин пошел проселком.
Ослабевший от свежего воздуха и ходьбы, он добрался до колхоза часа через два. Отдохнув минут десять у околицы на траве, пошел переулком, приглядываясь, у кого бы спросить, как найти председателя. И вдруг остановился, словно его толкнули в грудь. На задворках грузный черный старик в полосатой рубахе, босиком тащил по земле за ручки плуг. Ему помогали две женщины, взявшись за постромки, — одна молодая, с высоко подоткнутым подолом, другая постарше, с темными руками и лицом, словно пропеченная на горячем солнце.
Подняв плуг за ручки и воткнув его в землю, старик хрипло скомандовал:
— Ну, бабы, берись дружнее.
Женщины перекинули постромки через плечо и потянули за собой плуг, увязая в земле босыми ногами.
Когда Орешин подошел к изгороди, они тянули плуг уже обратно. Колесо его невыносимо взвизгивало и скрежетало, старик покрикивал на женщин, мелко семеня за плугом по рыхлой борозде…
— Провались оно пропадом! — злобно проговорила пожилая женщина, напрягаясь так, что жилы на шее у нее вздулись и лицо побагровело.
— Стой! — неистово закричал Орешин.
Все трое остановились и с молчаливым удивлением, даже с испугом, уставились на него.
— Вы… что это делаете?
Старик опустил ручки плуга и неторопливо подошел к Орешину, приглядываясь к нему круглыми ястребиными глазами.
— Участочек свой подымаем, товарищ военный. Лопатой проковыряешься тут неделю… А время-то не ждет, рассаду высаживать пора, да и картошки тоже хочется ткнуть маленько…
Бледнея от возмущения и внутренней боли, Орешин выкатил на него и без того большие глаза.
— Но почему же… на себе? Ведь это же, как бы сказать… позорный факт. Ведь люди же вы! Лошадей у вас в колхозе нет, что ли?
Губы его прыгали, руками он судорожно вцепился в верхнюю жердь изгороди.
Старик опасливо покосился было на Орешина, потом улыбнулся виновато, с жалостью глядя ему в лицо.
— Вы не принимайте близко к сердцу, товарищ военный. Все едино ведь, что лопатой, что плугом: и тут, и там хрип гнешь. Стыдно, конечно, а что же сделать? Лошади-то все на севе заняты. Не дают их…
Орешин перебил его сердито:
— Где у вас председатель?
Повернувшись вправо, старик долго всматривался туда из-под руки.
— Бригадир вон стоит, а председатель в город уехал…
— Не тот, что в военном — бригадир-то?
— Он, он самый….
Одернув гимнастерку, Орешин сказал грозно:
— Сейчас мы с ним поговорим. По-своему. По-солдатски.