— Пошто делился тогда?
Василий промолчал.
— Один поедешь али с бабой?
Просительно заглянув отцу в лицо, Василий неуверенно сказал:
— Кабы твое согласие, пусть бы Таисья у вас пожила пока…
— А поедешь-то с чем?
— Хлеба мешка три продать придется, а то корову…
Подпоясывая холщовый пиджак кушаком, Тимофей выругал сына:
— Только худые хозяева хлеб с осени продают. Да и корову отдавать нельзя — она стельная.
И плюнул сердито на пол.
— Эх вы, ума своего еще не нажили, а в хозяева лезете!
Заткнул топор за кушак, надел варежки.
— Гляди сам! Тебе жить.
Уже берясь за скобку, сказал потеплевшим голосом:
— Денег я тебе на дорогу могу, конечно, дать. Вышлешь потом, ежели заработаешь. Или хлебом отдашь. А баба пускай у нас пока поживет…
Но только сунулся в дверь, как Мишка выскочил из-за стола весь красный, с загоревшимися глазами.
— Тять, пусти и меня с Василием!
Тимофея словно ударил кто в лоб из сеней, он быстро попятился в избу и глянул через плечо на Мишку белыми от гнева глазами.
— Что-о? Ишь чего выдумал! Я вот возьму сейчас чересседельник да как вытяну тебя по хребтине!..
И, топая ногами, закричал страшно:
— Разорители! А в хозяйстве кто работать будет? По миру пустить хотите?!
Пятясь от отца, как от медведя, Мишка испуганно говорил:
— Я бы, тятя, зиму только поработал, а к весне — домой. На одёжу заработаю да хлеба дома есть не буду — и то ладно.
Тимофей с грохотом бросил топор под приступок, а варежки швырнул в угол. Растерянно опустившись на лавку, плюнул в отчаянии.
— Работа на ум не идет! Сбили вы меня с толку совсем.
С опущенной головой долго сидел молча, потом заговорил вдруг неожиданно ласково, тихонько:
— Неладно, ребятушки, делаете. Коли свое, родное гнездо разорите, на чужой стороне богатства не нажить. Одумайтесь, пока не поздно. Земли у нас теперь много, а не хватит — приарендовать можно. Вся семья у нас — работники! Чего бы не жить-то?! Не о себе пекусь, о вас же! Нам со старухой много ли надо? Умрем — все ваше будет…
Не дав ему договорить, Мишка упрямо сказал:
— Хочу с Васькой ехать.
Тимофей быстро вскочил с места, выдвинул из-под лавки сундук и, с трудом найдя ключом скважину, открыл его. Дрожащими руками достал завернутые в тряпицу деньги, отсчитал сто рублей и бросил их на стол.
— Нате! Коли вы не жалеете ничего, и мне ничего не жалко. Поезжайте хоть все!
И, уходя, так хлопнул дверью, что из рамы вывалилось на улицу стекло и раскололось там с жалобным стоном.
5
Собираясь провожать сыновей на станцию, Тимофей с утра накормил получше молодую кобылу Чайку овсом, выкатил из-под навеса и наладил новую телегу, вынес из сеней праздничную сбрую.