Сложив на груди сухие белые руки и поджав губы, Елизавета безмолвно стояла у косяка двери в горницу. Вся в черном, с глубоко ввалившимися глазами на восковом лице, она похожа была на старую монахиню.
«От злости да от жадности, что ли, ты высохла!» — ругал про себя тещу Елизар, искоса на нее взглядывая. Его оскорбляло сходство Насти с матерью. У тещи был такой же прямой и тонкий нос, как у Насти, и такие же, как у Насти, плотные черные ресницы, даже голову держала она высоко и прямо, как Настя. Вспоминая, что и характером Настя во многом похожа была на мать, Елизар все больше наливался ненавистью к теще.
— Из-за чего с бабой-то не поладили? — участливо добирался Кузьма, наливая зятю вторую рюмку.
Елизавета вздохнула с набожной кротостью:
— Кабы венчаны были да с родительского благословения, и сейчас вместе жили бы да радовались только.
— Много ты понимаешь! — грозно повел на нее носом Кузьма. — Нас вот и венчали с тобой, и благословляли, да что толку-то? Не больно я с тобой радовался.
Елизавета перекрестилась, подняв глаза к потолку.
— Бог тебе судья, Кузьма.
Чокнувшись с Елизаром, он выпил, налил себе еще рюмку и мотнул головой на графин.
— Убери вино. Зятю нельзя пить больше: на должности он, всем виден. Осудить люди могут.
Морщась от вина, Елизар признался тестю:
— Думаем мы с Настей разно, потому и не ладим…
— Бабе думать не полагается! — перебил его Кузьма. — Лизавета, позови Настю! Муж пришел, а она хоронится. Кому сказано? Глядите у меня, едят вас мухи!
Когда Елизавета ушла в горницу, задумался, быстро хмелея и тоскливо мигая мокрыми глазами.
— Эх, жизнь наша! Одно неудовольство.
Потянулся к граммофону, щелкнул чем-то.
— Повеселим душу, зятек! Вроде как на свадьбе.
Ткнул иголку в черный круг и полез из-за стола, расправляя широкие костлявые плечи.
В зеленой трубе граммофона зашипел кто-то по-змеиному, потом беззаботно развел гармонию, будто лады пробовал, и вдруг хватил с перебором «Камаринского».
Кузьма тонко ухнул и пошел по кругу петухом, склонив набок большую круглую голову и далеко откинув правую руку, а левую прижимая к груди.
Дверь горницы скрипнула. Держась за косяк, Елизавета уставилась на мужа холодными, ненавидящими глазами. А он, вызывающе топнув перед Елизаром, отступил к столу, часто дыша.
— Вот как жить-то надо, зятек!
Сел на лавку, зажмурился, подоил острую бороду, грустно усмехаясь.
— А и пожито было! Есть что вспомнить и есть за что муку принять.
Сменил пластинку и сунул голову чуть не в самую трубу, подняв палец.
Словно издалека мужской голос пропел-спросил: