Соловей, соловьюшек,
Что ты невеселый?
Повесил головушку
И зерна не клюешь?
Подождал, подумал, видно, пока играла музыка, и ответил жалостно:
Клевал бы я зернушки —
Да волюшки нет.
Запел бы я песенку —
Да голосу нет.
Соловья маленького,
Хотят его уловить,
В золотую клеточку
Хотят посадить…
Упершись бородой в грудь, Кузьма дослушал песню до конца, вытер глаза кулаком.
— Чуешь, зятек, долю мою?
Елизар, нахмурясь, отодвинулся прочь от стола.
— Насчет политики, Кузьма Матвеич, не будем толковать. Не сойдемся мы тут с тобой!
Кузьма улыбнулся горестно.
— Оно конешно: какой с кулаком разговор может быть! Кулак, он — кровопивец, Советской власти — враг!
Ласково гладя сияющую лысину, попенял отечески, с мягким укором:
— Горячки в тебе много, зятек. И гордости тоже. Может, бабе и любо это, а в жизни мешает. М-м-да. И легковерен ты очень. Вот и обо мне судишь неправильно, по наветам худых людей…
Откачнулся в тень абажура и приложил руки к груди.
— Да разве я Советской власти враг? Разве я законов советских не сполняю? Разве вор я какой али убивец? Сохрани меня бог! Может, завидуют люди, что живу богато? Так что же теперь мне богатство-то свое, трудом нажитое, людям отдать? Могу! Но только не лодырям, а чтобы в хорошие руки. Пущай Советская власть у нас, мужиков, берет и землю, и скот, и разную там хозяйскую надобность, а нас, как рабочих, на жалованье посадит. Вот тогда уж все будут равны, никому не обидно. Работай, мужик, на чужой земле чужим орудием и получай деньги, сколько выработаешь. А от колхозов толку не будет! Передерутся там все. Помяни мое слово.
Елизар вспотел сразу, не зная, что ответить, и тяжко раздумывая.
— Круто больно берешь, Кузьма Матвеич, — вытирая лоб шапкой, сказал он погодя. — Ежели мужика сейчас вовсе земли и скота лишить, интересу в работе у него не будет без привычки-то. На это не пойдет он! А в артели мужику гораздо способнее: кроме общего, у него и свое хозяйство будет, хошь и маленькое. Рыску меньше.
— Не пойдет, говоришь? — сверкнул глазами Кузьма. — А я пойду! У меня хоть сейчас до нитки забирайте все. Не жалко. Я за жалованье работать согласный, по справедливости. Вот те и кулак! Вот те и жадный!
«Придет время — отдашь! — думал весело Елизар. — Чуешь, видно, собака, что все равно возьмут, оттого и раздобрился так».
— Эх, зятек! — вздохнул хвастливо Кузьма, выдвигая из-под лавки зеленый сундучок, окованный железом. — Я и не такого капиталу лишался, да и то не жалею!
Открыл сундучок, набитый доверху николаевскими деньгами, и, вороша дрожащей рукой радужные пачки сотенных, закричал сердито: