— Гляди! Я тогда на них всю Курьевку с потрохами мог бы купить. А теперь на что они? Ушла из них сила-то? И куда ушла — неизвестно.
Примял деньги сапогом, захлопнул крышку и пнул ногой сундучок под лавку.
— Для интересу берег. Горницу думаю оклеить.
Сторожко взглянул на Елизара, щуря один глаз.
— Я тебе, зятек, верю. Потому и дочку отдаю. Знаю — не пропадет она за тобой. Только вижу — трудно тебе.
Подумал, покосился на дверь, постучал пальцами по столу.
— Уеду я скоро. В Сибирь. Съели меня тут. Брошу все. Дом вам с Настей оставлю. Корову дам. Ежели мало — бери две. Вам жить.
Елизар потемнел, не сразу ответил:
— Чужого добра не возьму, Кузьма Матвеич. Не надо мне. Свое наживать будем.
Выпрямившись на лавке, Кузьма согласно качнул головой.
— Понимаю: взял бы, да нельзя! Стало быть, и разговора этого вроде не было у нас…
Дверь в горницу скрипнула опять. Елизар так и встрепенулся весь, метнув туда быстрый взгляд.
Вошла Настя, как всегда высоко неся непокорную голову, словно оттягивал ее назад большой черный узел волос на затылке. Не поднимая отяжелевших ресниц, сказала Елизару чуть слышно:
— Здравствуй.
Как чужая, села на край лавки, подобрав широкий синий сарафан. Сложила руки на коленях и застыла, плотно сжав губы и ни на кого не глядя. Только высокая грудь ее чуть приметно поднимала и опускала красную кофту да, вздрагивая, покачивалась на розовом ухе маленькая сережка, похожая на тонкий серебряный месяц.
Не глядя на дочь, Кузьма приказал:
— Собирайся.
Она не пошевелилась, не подняла глаз, часто роняя на кофту крупные слезы.
Елизар подошел к ней, взял за локоть и поднял с лавки, ласково говоря:
— Пойдем домой, Настя. Подурила и хватит.
Елизавета, окаменев у косяка от ярости и горя, проводила их до порога немигающими глазами.
Не попадая руками в рукава, Настя стала одеваться. Впервые почувствовал Елизар нечто вроде благодарности к тестю, который, сам того в душе не желая, помог ему вернуть Настю. Уже взявшись за скобку, поклонился:
— Спасибо, Кузьма Матвеич, за привет. До свиданьица!
— Прощай, — холодно и сухо ответил Кузьма, низко опуская лысину. — Сундуки Петруха завтра привезет…
На крыльце Елизар с тревожной радостью спросил Настю:
— Волей али неволей идешь?
Настя метнулась на грудь ему, крепко хватаясь руками за плечи.
— Елизарушка!
В дверях глухо стукнул за ними запор.
7
В первое время, как ушел Тимофей из колхоза, полегчало у него на душе: и сердце перестало болеть за свое добро, и голову от тяжелых дум надвое не разламывало. А кабы распался в Курьевке колхоз, еще спокойнее стало бы. Не точило бы тогда сомнение, ладно ли сделал, не ошибся ли, что ушел.