— Не скучай.
— Иди уже, играйся в свои машинки, — тихонько засмеялась я.
Он фыркнул, а потом шепнул:
— Люблю обоих.
И ушел за Михайлом, не оборачиваясь.
Рожала я в бане. Как мамка моя, как бабка, как все бабы в поселке. Корчилась от боли, бабка Анфиса то ругалась, что слишком кричу, то успокаивала, как корову, гладя по животу. Леня, которого оставили снаружи, ворвался в один момент, упал на колени рядом, схватил мою руку:
— Асенька, миленькая моя…
— Уйди ты, черт поганый! — в сердцах крикнула Анфиса, а он рявкнул:
— Я муж, мне можно!
— Не мешай только! — отмахнулась она. — Ай, Вассонька, давай, девонька, тужься, милая!
Я вцепилась в руку Лени, чтобы не оторваться от этого мира — так велика была боль от схватки, а он заговорил быстро, захлебываясь:
— Дыши меленько, как в книге написано, толкай, толкай его! Давай, давай, давай!
— Уйди ты, Боже, прости!
— Асенька, толкай, толкай!
— Тужься, тужься, еще-еще-еще-еще… От он, маленький! От он!
Рука у Леньки была белой от моих пальцев, но он не жаловался. Маленького положили мне на грудь, тот всхлипывал коротенько, а я все не могла поверить — ой ли все? Отмучилась? Отболела? Мое ль это чудо, нашедшее сосок, мое ль — из моего чрева? И ладонь мужская, накрывшая белую от слизи головку, красную от крови, не страшащаяся ничего — моя ль?
Моя.
Я смотрела в спину уходящему Лене, улыбалась, а потом сказала сама себе:
— И я люблю.