подсказывает, что отношение ко мне немного изменилось. В мутной, глухой пелене злобы, затянувшей сознание
паурозо, загорелся огонек любопытства.
Рядом падает тень, отвлекая меня лишь на мгновение, но паурозо этого достаточно. Снова громыхает цепь, я резко оборачиваюсь – поздно. Блюдо уже исчезло в норе.
– Ну, Карита! – говорю я с укором.
Что ж, по крайней мере, она схватила рыбу. А могла бы меня. За ногу.
Алессандро улыбается:
– Как вы ее назвали? Carita? Милосердие? Очень подходяще.
Я ловлю глазами его улыбку, и почему-то на душе становится чуточку легче. Ядовитая сеть, которой опутала меня паурозо, сгорает, осыпаясь клочьями пепла. Наконец-то можно вздохнуть полной грудью, ощутить на языке привкус соли, весенних цветов, солнечных пятен.
– Я не могу дать ей свободу. Только имя.
– Это уже кое-что, – серьезно кивает Алессандро.
Это было первое, что пришло мне на ум. Безымянную тварь проще убить: капнуть в пищу сонной отравы, а потом столкнуть бесчувственное тело в канал, и всего-то делов. Кто-нибудь из слуг вполне мог отважиться на такое. Вон как дон Арсаго поступил с собачонкой Джоанны. Для него она была нелепым пустым существом, чем-то вроде мохнатого коврика под ногами.
– Я заметила, что здесь, в городе, имена вообще значат много. Они передаются по наследству вместе с должностью.
Лицо Алессандро вздрагивает, как от тяжелых воспоминаний, но он не подает виду:
– В монастыре было не так?
В памяти всплывают прохладные стены обители, тихое пение на утренней службе, блеск драгоценных окладов в синем сумраке, разбавленном яркими точками свечей, в котором движутся ровные ряды послушниц – белые и серые. Монахини учили нас, что «любая стезя драгоценна в глазах Господа». «Белые» послушницы обладали даром беседовать с морем, зато «серые» дарили обители тепло и уют. В монастыре приветствовались одинаковость, обезличенность. Мирские прозвища и титулы там вовсе ничего не значили.
– На острове меня звали Умильта. Наставницы всем послушницам давали новые имена, сообразно с теми качествами, которых нам, по их мнению, недоставало. Чтобы мы каждый день помнили о своих несовершенствах (итал. umilta – смирение, прим. авт.).
После напряженной игры в гляделки с паурозо было сплошным удовольствием чувствовать на себе этот серый взгляд, доброжелательный и спокойный. Алессандро выглядел усталым. Еще бы. Поди, всю охрану поставили на уши после того отравления. Тяжело жить, каждую минуту ожидая удара в спину, но иметь предателя внутри дома – это совсем скверно.
Я сочувственно думаю, что, судя по его виду, он давно уже спит по ночам не больше совы… И встает с рассветом.