Я сложила мешочки, которых собралось возле моих ног не меньше десятка, на специальную полку, подкинула поленьев в печь, как учила меня Агата, и отправилась к себе за занавеску. Только скинула платье, как услышала скрип входной двери. Все внутри меня похолодело — я поняла, что забыла запереть дверь на засов. Ни жива ни мертва стояла, не двигаясь и ожидая, что вот сейчас в доме раздастся ворчливый голос Агаты, и она примется распекать меня на тему беспечности и забывчивости. Вместо этого услышала тяжелые шаги, а через секунду едва не упала в обморок, когда занавеска отъехала в сторону, и моему взору предстал Савелий.
От страха и неожиданности я дернулась и налетела на сундук. Ударившись ногой и едва не воя от всепоглощающей боли, упала и на коленях заползла в угол, между сундуком и стеной. Панический ужас заставлял меня действовать, как ему того хотелось. Я ровным счетом ничего не соображала. Слышала только, как стучат мои зубы и видела ноги Савелия, в огромных сапогах, что не спеша приближались ко мне.
— Так и знал, что мать тебя прячет, — раздался его низкий голос.
Я продолжала трястись и смотреть на носки его сапог.
— Встань! — приказал он.
Даже если хотела бы это сделать, не смогла бы. Мое тело перестало на время быть моим, я его вообще не чувствовала.
— Встань, кому говорят! — повторил Савелий, и в следующий момент ухватил меня за волосы и резко потянул вверх.
Из глаз моих непроизвольно брызнули слезы, так стало больно. Зато я сразу почувствовала свое тело и как можно быстрее поднялась на ноги.
Савелий не торопился выпускать мои волосы, но хватку ослабил. Боль отступила, и я могла уже больше не закидывать голову назад, упираясь ею в стену. Зато теперь мой взгляд уткнулся в его грудь. Под распахнутой курткой и рубахой с вырезом чуть ли не до пупа я разглядела бугры мышц. Чуть выше видела мощную шею и выпирающий кадык. Дальше я бы смотреть не рискнула, если бы он не выпустил мои волосы и не схватил за подбородок, поднимая его вверх.
С ужасом взирала в его серые прозрачные глаза. Вот, что еще было совершенно разное у них с Филиппом. Глаза! У Филиппа они были темно-карие, почти черные, а у этого светло-серые, замораживающие.
Какое-то время Савелий изучал мое лицо. Он стоял так близко, что мне не хватало воздуха. Взгляд его не выражал ничего хорошего. Казалось он только и делает, что сдерживает себя, чтобы не прихлопнуть меня на месте, как назойливую муху.
— Собирайся, — наконец, сказал он, выпуская мой подбородок и отходя в сторону. — Я отведу тебя в колонию.
Реакция моя была молниеносной. Я даже не успела подумать, как метнулась к занавеске с твердой намеренностью бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого дома и от того, кто в нем сейчас находился. И я бы успела выскочить за дверь, если бы Савелий в последний момент не ухватил меня за ворот сорочки. Теперь уже шею пронзила острая боль, и я услышала, как затрещала легкая ткань. С ужасом сообразила, что сорочка порвалась спереди, строго по шву, обнажая плечо и грудь. Савелий это тоже увидел и застыл на месте.