– Протьша? Что, пришли мостники?
– Пришли.
– Постой, – докончил грамотку, встал. – Пошли паробца на коне вборзе к Мануилу, он поедет в Торжок. Передай бересто и двадцеть ногат ветхими кунами. Пусть отвезет заодно!
Накинул шелковый домашний зипун.
– Зови!
Вошли мастера. Смотрели чертежи водоотводов, подобье, тонко сработанное из кусочков дерева и бересты. Принесли чан, проливали водой.
Посадник остался доволен.
– Кто делал?
Старик мастер указал на высокого светловолосого отрока.
– Смышлен. Добрый будет мостник!
– Я в порочные [18] мастера хочу! – осмелев, подал голос тот.
Улыбнулся Михаил Федорович:
– Сделай мне побольше гульбище в саду под кровлей и водоводные трубы к терему. Посмотрю работу – помогу.
– Уводишь парня, – недовольно возразил старый мастер, – он еще своего не отработал!
– Сговоримся, не обижу.
Постучал Михаил Федорович. Явилась девка, обнесла с поклоном мостников чарою.
– Добро сделаете, за платой не постою. Кроме ряженого, прибавлю из своих!
Шумно благодаря, мостники двинулись к выходу.
Протьша проводил мостников до ворот и тотчас явился снова:
– Иконный мастер!
Принесли заказанную икону. Два подмастерья втащили большой, в три четверти роста человеческого, поясной образ Николы.
Пока развязывали вервие, разворачивали портна и устанавливали, мастер, взлысый, угрюмый, сердито хлопотал, не глядя по сторонам, то и дело строжа своих учеников. Установил. Без робости указал посаднику:
– Ты тамо стой!
Улыбнулся Михаил Федорович, послушался: хороший мастер всегда свое дело знает! Хотел улыбнуться вновь, взглянул… да и забыл.
Освобожденный от своих холщовых риз, Никола-угодник строго глядел на него. Жесткий хрящеватый нос; большие глаза под взлетающими, изломанными дугами бровей смотрят внимательно и сурово; тонкими плавями прописанные линии лба являют волю и ум; худые чуткие пальцы сильно и бережно стиснули переплет книги.
– Не блестит? – обеспокоился мастер долгим молчанием посадника, но всмотрелся в его лицо, успокоился. Застыл Михаил Федорович, замер, рука ущипнула бородку, да так и осталась. Силою мастерства, что почти уже спорило с божественным, веяло от иконы. Сам Господин Великий Новгород, ратный и книжный, ремесленный и торговый, смотрел строго, глазами угодника Николы, с тяжелой составной доски.
Почему-то заговорил вполголоса Михаил Федорович, захлопотал, усадил всех трех; выйдя из покоя, послал отнести мастеру, сверх установленного, полоть [19] мяса и чашу масла, воротясь, сам налил заморского фряжского вина в серебряную чеканную чару.
Выходя, изограф бросил на икону сожалеющий взгляд. Сроднился с нею, постился перед тем, как взяться за кисть, делал, творил, горел, веря и не веря себе, взирал с восторгом, а отдал, и пусто в душе – до новой работы, до нового труда. Рука поднялась перекреститься на свою икону, не донес, вспомнил, что еще не освящена. Михаил Федорович заметил движение мастера: