— Сейчас, сейчас, — приговаривает она и отчего-то шепотом, будто в доме кто спит. Щеколдой звякнула, затем дверь проскрипела. — Здесь моя тетя живет, так что… сейчас-сейчас… выключатель.
И наверное, от страха меня шатнуло к ней — хоть какой там страх, страха уже и не было, — взял я ее руки в свои, сжал, а она замерла и выключатель-то не ищет, а все приговаривает: „Сейчас-сейчас…“ Я приобнял ее в темноте и не поцеловал даже, а только прижался щекой к ней и шепчу:
— Сколько же я тебя намучил, милая ты моя… Ты даже не представляешь…
И не отпускаю от себя. Ничего не соображал, только обнимаю ее, сердце, кажется, останавливается, все говорю. Щека ее и волосы травою пахнут, вдыхаю этот запах. Наверное, я все же слегка тронулся в тот момент, она это поняла — губы мне ладошкой прикрыла, нежно так, едва-едва. Тогда я и поцеловал ее. Она обхватила меня за шею и отчего-то заплакала. Я ее утешал, как мог. Но страшно подумать, если бы она, когда я за руки взял, стала говорить о замужестве… Я тогда ни о чем не думал, но задушил бы и к Трезору бы кинулся — пусть судит. Да, малость все-таки тронулся, потому что не помню ни как в дом вошли, ни как свет она включила. Ничего этого не помню.
После огляделся: сижу на лавке, она — напротив, и говорит, я не сразу и понял, о чем она говорит. Улыбается, на стены показывает. Стены как стены, дом как дом. Комната просторная, на окнах белые занавески, на полу полосатые дорожки. Печь стоит деревенская с заслонкой, на припечке — красный кувшинчик. Все просто и хорошо, сразу видно, что хорошие люди живут.
— К тете ехать не хотелось, но раз такое дело, — рассказывает она мне и смеется.
Я тоже засмеялся, встал с лавки и к ней подошел. Она шутя убежала от меня и говорит:
— Я Трезору хлеба вынесу, а то он не успокоится, и больше выходить не буду.
И быстро ушла, как ногу вломила; веселая такая, совсем даже другая вроде бы. Мне даже не верилось, что это она прогоняла меня, не верилось, что вечером ее встретил. Какое-то спокойствие и ощущение близкого счастья наполнило меня; мне вдруг показалось, что со мною произошло какое-то скрытое превращение, я тоже вроде бы стал другим; и подумал, что именно мне судьба подарила то, что она дарит так редко. Большего я и желать не мог… Да… Так я думал, пока ждал ее.
Вышли мы из этого дома только на следующий день к вечеру. А в доме еды никакой не было, и курево у меня кончилось, Александра, правда, нашла мне пачку махорочных сигарет, но они лежали, наверное, лет пять, и курить их невозможно было… Две я все же выкурил. И от голода, от измотанности, да еще когда я потянул этих горлодерских, у меня и вообще свет в очах помутился, и к вечеру, когда мы вышли, я хотел только одного — что-нибудь поесть… Впервые тогда я почувствовал, что такое голод. Хлеб увидел в кафе, и дрожь меня проняла. Мы и зашли-то первым делом в кафе, поесть взяли, я накинулся, а она сидит, на меня смотрит.