Между тем симптом нарастает. Начинает эволюционировать. Территории наложения множатся, накрывая весь город. Совсем как любая программка, выпущенная из Центра управления на волю и потерявшая контроль над собой.
4
Еще до моего рождения эта улица на Северке называлась Просторная. Только потом, в «годы застоя», ее переименовали в Куйбышева – ряд прямоугольных пятиэтажных микрорайонов («коробок»). Мне это кажется важным, хотя прожили мы там совсем немного – 16 лет. Всю мою школу и университет (плюс армия). Первая любовь (как и вторая) случились тоже здесь. Вроде ничего особенного, обычная жизнь, но именно это место и эта квартира на Куйбышева стали мне сниться чаще всего. С какой-то странной настойчивостью преследовать память. Воровского и площадь Революции отступили в тень – отныне все мое умозрение связано лишь с бывшей Просторной.
Подобно любой меланхолии, отчуждение не отличает прошлого от настоящего. Реальности программке моего «побега» оказалось мало, вот она подчинила себе ещё и сны, куда возвращаешься как в недочитанную книгу, отложенную на перед сном. То есть ситуация в прошлом, куда постоянно попадаешь, не стоит на месте, она развивается. Проистекает. Всюду жизнь: Москва изменяется, но и в «коробке» постоянно что-то происходит. Она не стоит не месте, меняется.
Примерно через полгода все сны мои свелись к обитанию внутри «нашего» микрорайона возле средней школы № 89. Трехкомнатная квартира на первом этаже первого подъезда, зеленый двор с развалинами тренажеров. Но почему именно здесь?
Возможно, просто совпало, что именно на Куйбышева, в типовом доме и не менее типовом дворе, я осваивал мир. Становился собой. Вот он мне и снится теперь, как подорванный. Как максимальная эмоциональная трата, которую нельзя компенсировать. Как фантомная боль. Мир, куда не вернуться.
Когда я рассказал маме о том, что меня постоянно преследует Куйбышева, расположение комнат, деревья двора, она вздохнула: «Просто там ты был беззаботен и счастлив. Просто там мы были молоды и жили еще все вместе…»
Школа стоит всего в пяти минутах ходьбы от нашей коробки. Иногда на переменках я бегал домой, чтобы переодеться перед уроками физкультуры или посмотреть фрагмент дневного повтора «Трёх мушкетёров».
5
Чтобы избавиться от наваждения, я и решил написать opus magnum. Видно, такая у меня судьба – ехать за впечатлениями и материалом не в Венецию, не в Париж, но в сермяжный Чердачинск. Что же, принять свой удел – одна из важнейших задач жизни, уверенной в правоте.
Впрочем, приезжая домой, я ловил себя на том, что оттягиваю поездку на другой конец города, оставляя ее на самые последние дни перед возвращением в Москву. Когда уже «некуда деться». Так повторялось пару лет.