В то же самое время, в революционной Варшаве ходили разноречивые слухи о мрачном будущем их страны. Не уставал распространять их польский посланник в Петербурге молодой щеголь, вездесущий господин Деболи. Одновременно, петербургские враги Светлейшего, во главе с Платоном Зубовым и его братьями, Николаем и Валерианом, Салтыковыми и некоторыми другими, объединились, дабы настойчиво и планомерно очернять все действия «Князя Тьмы», всячески стараясь испортить отношения промеж ним и государыней.
С появлением новой польской конституции, многие придворные и посланники всех дворов с нетерпением ожидали на нее реакции Потемкина. Все желали знать его намерения касательно Польши. Господин Деболи уверял, что князь собирается сделаться польским королем, при помощи организаци Конфедерации или добиться трона, подняв казацкое восстание. Ходили слухи, что племянница Светлейшего князя, графиня Александра Браницкая, желала, чтобы Потемкин был провозглашен наследником Станислава Августа и, что Потемкин мечтает сделать наследниками трона детей графини Александры Браницкой. Подобные разноречивые слухи ходили непрестанно в столице, доводя их до высокой степени накала. Не ложно уставший от них, на каком-то вечере, князь Григорий Потемкин насмешливо заметил господину Деболи, что поляки так любят Порту, что даже носят турецкие шаровары.
Записки императрицы:
Аглинский премьер Питт отменил свой приказ идти на нас. Вестимо он понял, что у меня, как и у всего русского народа, неуступчивый и неумолимо упорный храктер.
15 мая Римский папа Пий VI осудил французскую революцию в специальной булле. Иван Симолин доносит по сему случаю, что в саду Пале-Ройяля французы учинили расправу над сей буллой и самим папой. Они установили большой манекен папы, одетый в белый стихарь, обшитый кружевами, в красную мантию, окаймленную белым мехом, в малиновых туфлях, белой шапочкой на голове. Засим побили его палками и сожгли при радостных криках собравшихся.
* * *
Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический намеревался уже отбыть в действующую армию, но в середине мая в Петербург прибыл Уильям Фокнер, посланник аглинского премьер-министра. Он был секретарем королевского Совета и партии премьера Уильяма Питта. Фокнер, представленный через неделю в Царском Селе императрице, как путешественник, на самом деле, приехал для важных переговоров. Еще через две недели, вице-канцлер граф Иван Остерман подал императрице записку о Конференции с Фокнером, который был доволен ответом, ему сделанным. Он подал кредитивную свою грамоту и просил аудиенции в качестве Чрезвычайного Посланника для открытия негоциации. В начале июня открылись затяжные переговоры о преодолении «Очаковского кризиса». Екатерина и Потемкин подолгу беседовали с сим аглинским дипломатом. Каждый раз, находясь в кабинете императрицы, Фокнер с интересом наблюдал, как оные два высокопоставленных человека государства, императрица и Первый министр, работая в одном направлении, имея единую позицию по всем вопросам, вели себя с ним совершенно по-разному. Стиль обращения императрицы — весьма приветливый, у князя Потемкина — совершенно угрюмый. Однажды Уильям Фокнер вздрогнул от неожиданного громкого лая в соседней комнате. Вздрогнул и Потемкин, и сердито встал. Императрица прошла в комнату, где находился ее маленький друг — Саша Рибопьер. Мягко успокаивая испугавшегося Александра, она, повернувшись к Фокнеру, промолвила: