— А разве вы не кричали? Мне кажется, что женщины рожая, кричат так, что их невозможно не услышать.
— Кричала ли я или нет? Я не помню… Да даже если и кричала… В том доме, в котором я теперь живу никому нет дела до чужих криков. Там кричат с утра и до вечера, без перерыва… Зато квартиры дёшевы.
— Понятно. Но зачем вы расчленили труп?
— А по другому я не могла от него избавиться. Родив, я положила ребёнка под стропилу, пошла домой и пролежала без памяти всю ночь. Квартирохозяйке я сказала, что родила в приюте. Через день я, не смотря на страшную слабость, встала, оделась и решила взять его и куда-нибудь бросить. Я взяла свой саквояж. Но мальчик туда не помещался. Тогда я решилась… Вернулась в квартиру, незаметно взяла кухонный нож и вернулась на чердак. Меня била лихорадка, зубы стучали, руки дрожали… Нож выскакивал из рук, но я все резала и резала… Мне казалось, что ребёнок плачет, кричит… что льётся кровь… Опомнилась только на улице. Тогда я придумала кататься на извозчике… Доктор говорит, что я поправлюсь, но я знаю, что скоро умру. Вы даже не представляете, как я этому рада!
Тарасова задыхалась. Кунцевич налил из стоявшего на подоконнике графина воды и напоил умирающую.
— А где живёт эта мадам Жирто? — Спросил он.
— Третья Рождественская, дом 7, квартира во втором этаже, направо.
Титулярный советник подал девушке протокол:
— Вы не могли бы подписать здесь, и вот здесь. А здесь напишите «с моих слов записано верно и мною самолично прочитано», и тоже распишитесь.
На следующий день Тарасова умерла.
Глава 4
Невесёлая квартира
Рождественские улицы находились «на земле» Мищука, который был назначен на должность чиновника для поручений только в октябре прошлого года. Но к должности Евгений Францевич уже привык: из комнаты в конце Садовой перебрался в отдельную квартиру на Фурштадской и даже завёл было собственный выезд, но быстренько сообразил, что не стоит злить начальство и лошадей продал. Мечиславу Николаевичу донесли, что Мищук курирует Эстонский клуб и ещё ряд заведений, в которых публика развлекалась запрещёнными играми. Кунцевич рассудил, что коллега вполне мог курировать и девочек мадам Жирто. Да и неписанные правила сыскного отделения требовали предупредить коллегу о предстоящей на его земле операции.
— Как ты сказал, Жирто? — Мищук сидел, развалившись в кресле и серебряной пилочкой обрабатывал ногти, — нет, Мечислав, такой не знаю. А на кой она тебе?
— Коли ты её не знаешь, зачем спрашиваешь?
— Ну как же! Должен же я знать, что у меня на земле происходит.
— Сдаётся мне, что она тайный притон разврата содержит.