Другое весьма интересное течение — гражданский республиканизм (или гражданский гуманизм), об основных принципах которого напомнили нам уже в наши дни такие авторы, как Джон Г. А. Покок, Квентин Скиннер, а позже и Филипп Петти. Эта школа мысли ссылается главным образом на римскую республиканскую традицию (Саллюстия и Тита Ливия), а также на Грецию (Полибия и Аристотеля), Макиавелли, флорентийских и венецианских гуманистов, английских республиканцев, наконец на Монтескье, Руссо и Джефферсона[192].
В Англии неоримская теория гражданской свободы появляется в XVII веке. Ее представители — Генри Паркер, Джон Мильтон, Элджернон Сидни и, главное, Джеймс Харрингтон — выдвигают строго политическую концепцию свободы и выступают в защиту тезиса парламентского и народного суверенитета, что навлекает на них яростную критику Томаса Гоббса. С их точки зрения, понятие гражданской свободы связано с классическим идеалом «civitas libera» или «свободного государства», возрожденным во времена итальянского Ренессанса защитниками республиканской «liberté», в частности Макиавелли в его «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» (1514-1519). Когда они говорят о «естественных правах и свободах», они всегда отправляются не от индивида, а от того, что Мильтон и Харрингтон называют «общей свободой» (common liberty), «свободным правлением» (free government) или «республикой» (commonwealth). Превознося «гражданские добродетели», сторонники неоримской концепции в то же время реабилитируют политическое, поскольку публичные институты могут благоприятствовать применению этих добродетелей (ориентированных, однако, прежде всего на нравы, традиции и социальные практики). Их главный тезис в том, что человек может быть по–настоящему свободным только в свободном государстве. То есть они отвергают тезис, согласно которому только сила принуждения угрожает индивидуальным свободам, и подчеркивают то, что коллективная жизнь в состоянии зависимости уже составляет источник и форму принуждения. «Свободное государство, — пишет Квентин Скиннер, — это сообщество, в котором действия политического тела определяются объединенной волей его членов»[193]. В подобном государстве законы должны применяться с согласия всех членов политического тела, а из этого следует активное участие в публичной жизни, а также отвержение абсолютной монархии как тирании.
С этих позиций, свобода вовсе не должна развертываться преимущественно в частной сфере, которой всегда грозит политическая власть: напротив, быть свободным — значит прежде всего иметь возможность участвовать в решениях, местом которых является общественно–политическая жизнь, избегая ограничения или принуждения и поддерживая этими решениями коллективные свободы. Свобода в таком случае становится формой социального отношения: я не могу быть свободным, если другие члены моего сообщества не свободны в той же мере. А это означает, что свобода может быть только сообща разделяемой, тогда как правила, которым подчиняются члены политического сообщества, составляют их общее достояние. Кроме того, закон перестает быть врагом свободы, поскольку вмешательство публичных властей может помочь ее осуществлению. Коллективность управляется сама собой, но не через права, а благодаря участию всех ее членов.