Проводив взглядом отъехавшую «Волгу», Анатолий огляделся вокруг. И, если раньше ему хотелось побыть одному, теперь чувство столь желанного одиночества притупилось, сменившись безразличием ко всему окружающему и, как следствие, полной апатией и подавленностью. Он прикрыл калитку, запер ворота. Меньше всего Фальковскому сейчас хотелось, чтобы кто-то из соседей, тех же дачников-тригорцев, зашел к нему.
Уже парило. Окрест, от задыхающейся в жаре земли, до верхушек яблонь, густо обсыпанных наливающимися соком плодами, и поверх них в высоту струился невидимый тяжкий зной. Раздевшись до трусов и сбросив обувь, Анатолий, вяло шевеля пальцами ног, сорвал травинку и, выбрав место в тени, в стороне от щербатого пня, на котором рубил дрова, упал на землю. «Еще часа два побуду один, и надо бы поспать», — мелькнула спасительная мысль. Хотелось пить, но и встать тоже не было сил. Он пересилил жажду и задремал.
Когда Фальковский проснулся, солнечный диск, обогнув печную трубу и конек крыши, ослепил его. Ноги и низ живота жгло от прямых солнечных лучей, голова и грудь находились в тени. Прямо над ним расстилался безбрежный голубой простор, где-то сбоку, на грани взора и неба, вздыбилась грозовая туча.
Внезапно окружающий мир померк. Все отдалилось, растворилось в пространстве, и перед ним возникло лицо Анны. Она улыбалась ему той лукавой, чуть хитроватой улыбкой, которую он так любил. Словно бы спрашивала: «Папка, ты еще не забыл, помнишь меня? Мне ведь скоро сдавать зачет по драматургии Чехова, так что позаботься, обеспечь литературой…»
Он тяжело покачал головой, упершись ступнями в землю, сдвинул тело в тень. Согревающее душу видение дочери пропало. Теперь перед глазами возникли кладбищенская ограда, разрытая могила, гроб из грубо обструганных досок, в нем труп расстрелянного маньяка. Только сейчас один на один с собой, слившись с горячей от зноя землей, он осознал, что убийцы Анны нет на свете.
«Как хорошо и справедливо, что президентский указ о моратории запоздал!» В мыслях несчастного отца нарастала, ширилась охватившая его и все вокруг мстительная и одновременно безмерно счастливая мелодия. Сквозь пот на лице, сдерживая слезы, он впервые за три года отчаянья и боли радостно рассмеялся. Широко раскинув руки, Анатолий обратил ладони к небу.
И ощущая чудодейственную энергию свыше, накатившую столь неожиданно, бодро вскочив, он подошел к поленнице с дровами. Под ее краем, в укромном месте, рука нащупала топор. Установив белый в крапинку березовый кряж на пень-наковальню, Фальковский с одного удара расколол его пополам. Едва он примерился для второго удара, снаружи за забором послышались шум мотора, чьи-то голоса. Анатолий узнал голос жены, басок Калистратова. Вонзив топор носком в пень, он пошел отворять калитку.