«Даже если у них черная кожа, — добавил дома ее отец. — Все люди равны, у всех равные права, вот как говорила Великая революция!»
«Так написали депутаты Национальной ассамблеи в „Декларации прав человека и гражданина“», — поправил его Пьер Донадье.
Сейчас обрывки тех разговоров беспорядочно крутились у Софи в памяти.
«Руссо, великий философ, — пояснял Пьер Донадье, — писал, что люди становятся злыми и жестокими из-за цивилизации. А до него это сказал граф Бугенвиль, исследователь, который первым открыл острова Тихого океана…»
«Который похоронен здесь, на Монмартре, в Голгофском монастыре», — перебила его Фантина.
«Бугенвиль, — продолжал Донадье, — во время своего путешествия лично удостоверился, что люди в естественном состоянии, те самые, кого мы называем дикарями, еще не развращены нашей страстью к деньгам и понятием личной собственности и полны добра».
Это очень утешительно, думала теперь Софи. И предупредительное отношение Туссена это только доказывало. В последний момент, когда мадам Варанс уже прикрепила булавкой к шали, в которую была закутана Софи, платок с шестьюдесятью франками, мальчик, прежде чем запрыгнуть внутрь, о чем-то пошептался с Жан-Батистом, и они вместе погрузили в карету мешок с углем.
— Это для жаровни ее матери, — услышала девочка их шепот.
Набравшись храбрости, она застенчиво дотронулась до руки своего юного провожатого.
— Ты ведь дикарь, правда?
Услышав эти слова, Туссен захохотал.
— Да, точно! Месье Эдуар то и дело называет меня дикарем, особенно когда злится. Хотя когда я был маленький, то там, в колонии, проводя целый день рядом с моей первой госпожой, я смог приобщиться к воспитанию, которое обыкновенно получают белые. К несчастью, когда мадемуазель Атенаис вышла замуж, ее супруг, погрязнув в долгах, решил, что за раба с моими достоинствами можно выручить хорошие деньги, и сразу же выставил меня на продажу.
Софи смотрела на него огромными глазами. Раб? На продажу? Как же он очутился в Париже, где нет ни плантаций, ни копей?..
— Что, никогда не встречала домашнего раба? — весело спросил Туссен, видя ее изумление. — Знаешь, мне ведь очень повезло. Когда я был еще маленьким, мой хозяин, месье Жером Дешатр Лакруа, пришел вместе с младшей дочкой в хижину, где я жил с матерью и другими рабами. «Выбери себе малыша для игр», — сказал он ей. И мадемуазель Атенаис, которой тогда было девять лет, выбрала меня.
— А тебе сколько было?
— Не знаю. Три, четыре… Меня уже приставили к работе. Вместе с сестрой и другими детьми я лущил кукурузу.
— А твоя мать? Как они могли оторвать тебя от матери? — воскликнула Софи, ужаснувшись при мысли, что кто-то может так же поступить с ней и Фантиной. — Ты же был совсем малыш! Ты не плакал?