— Пьер Донадье, друг моего отца, читал нам роман Виктора Гюго, в котором говорится о революции на Гаити, — сказала Софи. — Он называется «Бюг-Жаргаль». Ты читал его?
— Конечно, — ответил Туссен. — Мадам Селин получила эту книгу в подарок от крестного, хотя англичанину не нравится, что у моей хозяйки в библиотеке так много новинок. Он говорит: «Так вы станете „смешной жеманницей“, как те кривляки из комедии Мольера!» Но «Бюг-Жаргаль» — грустная книжка. Мне больше нравится «Простодушный» Вольтера, где есть индеец из Северной Америки, гурон, который приезжает во Францию, и его принимают при дворе. А поскольку он не знает всех правил этикета и не приучен к лицемерию, то устраивает ужасно смешную путаницу и неразбериху.
— Сколько же ты знаешь, хоть и дикарь! — воскликнула Софи в восхищении. — Никогда б не подумала, когда увидела, как ты вертишься и визжишь от страха, что тебя высекут.
— Ты что же, не поняла, что я просто притворялся? Если бы моя хозяйка не пришла мне на помощь и не увидела тебя, месье Эдуар выгнал бы тебя без лишних слов — и все.
Благодарность Софи к чернокожему провожатому и восхищение им возросли безмерно. «Мне никогда не удастся отблагодарить его как следует», — подумала девочка и отважилась спросить:
— Но зачем ты все это для меня делаешь?
«Потому что ты похожа на мышку, которая, упав в лужу, не сдается, а пытается выкарабкаться», — мог бы ответить Туссен, но не захотел обижать собеседницу таким сравнением. Он также не стал признаваться, что помощь, которую он, раб, оказывает свободной белой девочке, французской гражданке, по закону стоящей много выше него на социальной лестнице, придает ему значимости. И он не стал объяснять Софи, что ее появление на бульваре Капуцинов дает ему возможность поупражняться в хитрости, бросить вызов воле хозяина и еще раз испытать свое влияние на мадам Варанс.
Мальчик сделал вид, что не услышал вопроса Софи, и продолжил рассказ:
— Ты поняла, в какую я попал неприятность со всеми этими языками? Испанский я знал — я ведь родился на Кубе; знал и французский, потому что на нем говорили в семье моих хозяев. Но на Ямайке говорят по-английски, а этот язык мне тогда был незнаком. Поэтому там я никак не мог быть слугой при доме: меня должны были отправить на плантации резать сахарный тростник, и в том аду я бы не выжил. Ты знаешь, надсмотрщики очень жестоки, и на этом острове в прошлом году рабы тоже взбунтовались, как раз через несколько недель после моего отъезда. Их было более пятидесяти тысяч, но, в отличие от братьев на Гаити, они не сумели освободиться, и сейчас, в наказание, с ними обращаются еще хуже, чем прежде. Только представь: чтобы настигнуть беглецов и расправиться с ними, надсмотрщики вызвали на Кубу целый корабль сторожевых собак, приученных к человеческому мясу.