ЯКОВЛЕВ. Да.
ГОРБАЧЕВ. Давайте исходить из этого, а т. Яковлев А. Н. пусть идет на съезд.
В результате т. Марков стал председателем, а секретарем — «запасной вариант» т. Карпов, отставной генерал-майор и патриот, слывший большим либералом. Но сколько же было восторгов — и на Востоке, и на Западе — по поводу революционных перемен! Так начиналась новая эра — их гласность.
х х х
Слов нет, «гласность и перестройка» были дьявольским изобретением: на них ведь купилась не только вечно готовая продаться советская интеллигенция — купился весь мир. Да и как было не купиться на «молодого, энергичного» генсека, еще и заговорившего о «реформах», после череды унылых, неулыбчивых кремлевских стариков, после их бесконечных похоронных процессий, а пуще всего — после напряжения внезапно вернувшейся в начале 80-х «холодной войны» с ее гонкой вооружения, «движением за мир» и кризисами. Кому же не хотелось верить, что все это позади? И, сколько ни объясняй людям, что советская система — не монархия, а генсек — не царь, кто же в ту пору не желал удачи новому царю-реформатору! Из сотен тысяч политиков, журналистов, академиков лишь крошечная горстка сохранила достаточно трезвости, чтобы не поддаться соблазну, и еще меньшая горстка решалась сказать вслух о своих сомнениях.
Но разве кто-нибудь хотел слушать?
Между тем, достаточно было поглядеть на Горбачева, услышать в оригинале его неправильную, корявую и бессмысленную речь, эту бесконечную околесицу мелкого партийного чиновника — перевод сильно ее скрашивал, — чтобы раз и навсегда избавиться от иллюзий и наваждений. Достаточно было самого поверхностного знания советской системы, чтобы этих иллюзий не иметь изначально: не мог подняться по ступенькам партийной лестницы либерал-реформатор. Чудес не бывает.
Но всем так хотелось чуда!
На скептика бросались с яростью, как на врага, на убийцу будущего человечества:
— Молчи! Не спугни…
Словно все мы вдруг оказались соучастниками одного всемирного заговора, сказать о котором вслух — значит предать заговорщиков, разбудив задремавшего врага.
— Тсс… Тихо. Лишь бы не проснулся…
Да ведь ровно так и оценила советская пресса (а с нею — и советская интеллигенция) наше «письмо десяти»: как «донос на свой народ» («Правда»), как «попытку убить перестройку» («Московские новости»). Поневоле забеспокоишься: да что ж такое эта «перестройка», если ее можно убить невзначай одним словом сомнения? Помилуйте, донос — кому? Где же притаился этот незримый враг? На Западе? На Востоке? Кого из чувства любви к родине надлежало нам всем обманывать? Уж точно не политбюро — они ведь эту политику и придумали.