Затем Молотов сказал, что, если правительства Англии и Франции не готовы сделать в отношении Латвии, Эстонии и Финляндии то же самое, чего эти правительства добиваются от Советского правительства в отношении пяти покровительствуемых ими стран, тогда было бы лучше отбросить эту идею о предоставлении гарантий другим государствам и ограничить договор прямым соглашением о взаимной помощи, который бы вошел в силу только в случае прямого нападения агрессора на территорию Великобритании, Франции или СССР>45>>46.
Закончив эту фразу, Молотов встал. «Это все, джентльмены», — сказал оп четко и быстро ушел через дверь в другую комнату.
Француз и англичане в изумлении смотрели друг на друга. Они были предоставлены самим себе, хотя с удовлетворением отметили, что Молотов не прервал окончательно переговоры. Тем не менее, когда дипломаты выезжали с Красной площади, Стрэнг был мрачен. Он знал то, чего не знали послы: Невиль Чемберлен не хотел прямого договора с Советским Союзом.
Воскресенье 18 июня было днем коричневых рубашек в Данциге, а также последним днем работы организованного нацистами «конгресса культуры».
Всю педелю специальные поезда по ночам неслись по «польскому коридору» из Восточной Пруссии и собственно Германии>47>, доставляя в Данциг сотни «туристов»; еще многих таких же «туристов» доставили лайнеры из Гамбурга и Бремена якобы для участия в спортивноразвлекательных мероприятиях. И то, что основную массу «туристов» составляли молодые люди, чувствовавшие себя довольно неловко в гражданской одежде, не вызывало удивления; да и очень немногие из них стремились скрыть, что были немецкими солдатами «в отпуске», но умалчивали, что далеко не все поедут обратно в Германию. Они толпились у художественных выставок, устроенных нацистами, сидели в пивных, где обворожительные местные девицы настоятельно уговаривали их попробовать «Данцигер голдвассер» или еще какие-нибудь другие сладкие ликеры, которыми славился «вольный город». Однако к полудню все «туристы» устремились к арене на окраине города. Именно там предстоял марш коричневорубашечников, и именно там должен был их приветствовать Геббельс.
За день до этого Геббельс уже выступал с речью, накаляя страсти против «упадка» западного искусства и «грязного влияния» еврейских художников, но поскольку перед ним была аудитория, состоявшая из писателей, художников и скульпторов, то, какие бы шоры ни были у них на глазах, Геббельс сдерживал свой гнев. Теперь же, перед стадом рядовых нацистской партии, он позволил себе пуститься в визгливые обвинения против поляков, англичан и евреев.