Разумеется, перед палатой депутатов Эдуард Даладье выступил с взволнованной, речью, настаивая, чтобы Франция уважала взятые на себя обязательства. «Если Франция согласится с подобной агрессией, —>u заявил французский премьер,— это принесет ей презрение, изоляцию и недоверие... Ценою нашей чести нам пришлось бы оплачивать ненадежный и недостойный мир, и когда наступит время сражаться нам самим, то, потеряв уважение к себе со стороны наших союзников и других народов, мы окажемся жалким народом, обреченным на поражение и порабощение». Едва закончив свою речь, Даладье вновь полностью включился в поддержку Бонна. Он был склонен воздержаться от какого бы то ни было ультиматума немцам на ближайшие двадцать четыре — сорок восемь часов, в ходе которых могло что-то проясниться.
Всю вторую половину дня в субботу танковые колонны германской армии двигались в глубь Польши с запада, востока и юга. В Данциге снова все затихло, за исключением района Вестерплятте, подвергавшегося методичному обстрелу артиллерией линкора «Шлезвиг-Гольштейн», так как здесь поляки все еще продолжали сопротивляться. На горизонте к небу тянулся огромный столб дыма над портом Гдыня; немецкая авиация бомбила порт, превращая его в груду развалин.
От каждой немецкой части требовали ускоренного продвижения и абсолютной безжалостности к противнику. Приказы исходили от самого Гитлера.
В 4 часа 30 минут 2 сентября генерал Карл Бодеп-шатц послал указания командирам соединений люфтваффе, участвующим в операциях: «Назначенные военные объекты к настоящему времени в основном подавлены. Фельдмаршал Геринг предоставляет командирам на местах большую свободу при выборе целей. Теперь можно подвергать атакам с воздуха города и другие объекты, где вероятнее всего можно добиться военного или политического эффекта».
Уже через час после отправки такого указания самолеты «Дорнье-17» стали загружать бомбами для осуществления первого налета на центр Варшавы. В ту ночь на воскресенье польская столица оказалась в буквальном смысле слова в огне.
Когда английский кабинет собрался на экстренное заседание в 4 часа 30 минут 2 сентября, Чемберлен и Галифакс сразу же почувствовали, что их коллеги разгневаны. Наконец они начали реагировать на яростное возмущение и тревогу английского народа, вызванные нерасторопностью их руководителей. Газеты пестрели сообщениями об агонии Польши; заголовки редакционных статей кричали: «Почему медлим, чего ждем?»
Галифакс осторожно оправдывал свою нерешительность, вместе с премьер-министром возлагая за это вину на французов: