«В среду в полночь?» — спросил Гендерсон.
«Нет, к двум часам пополудни!»
Вильсон помнил полученные инструкции и те старательно заученные по пути из Лондона в Берлин слова, которые он должен был высказать Гитлеру только в том случае, «если тот откажется проявить благоразумие».
«Было очевидно, что он не проявит благоразумия, — писал Вильсон. — Но вдруг я вспомнил все те немецкие оркестры и делегатов-коричневорубашечников на улицах Берлина. Я вспомнил о важной речи, которую он собирался произнести в тот вечер в Спортпаласе, и подумал про себя: «Если я скажу ему то, что предполагалось заявить сейчас, это может просто вывести его за пределы допустимого, и тогда мы действительно окажемся в войне». И я принял решение».
Вильсон не заявил Гитлеру того, что он и Чемберлен в тот вечер назвали «ультиматумом». «Меня за это порицали. Когда я вернулся в Лондон, некоторые члены каби-него пришли в ярость, — вспоминал Вильсон. — Я никак не мог забыть, как он разговаривал. Был такой момент, когда он заявил мне: «Если вы хотите знать, что я думаю о чехах, приходите послушать мою речь сегодня вечером в Спортпаласе». Я поблагодарил его и сказал, что не смогу прийти, но, конечно, послушаю речь по радио».
Так Гитлеру дали возможность идти в Спортпалас и предъявить ультиматум чехам, но не сообщили, что англичане и французы заявили о своей готовности воевать против Германии в случае нападения немцев на Чехословакию. Если бы этот документ был вручен Гитлеру до его речи в Спортпаласе, он бы, безусловно, вызвал у него значительную встряску, даже если и не заставил бы его отказаться от своих намерений. В следующее утро уже было слишком поздно. Заявление потеряло свою силу, как это понял даже сам Вильсон. «Теперь он уже был спокойнее, — писал Вильсон, — но все еще в плохом настроении. Я поздравил его с овациями в его адрес, но он отмахнулся. Затем я вручил ему ультиматум, но, было похоже, он вряд ли заметил его».
Это была крупнейшая ошибка в суждениях Вильсона. Если бы заявление было вручено в должное время, оно могло бы дать Гитлеру время на размышление, западные союзники избежали бы тех унижений, которые им предстояло вынести в Мюнхене.
28 сентября 1938 года, выступая с речью в палате представителей английского парламента, Чемберлен сообщил о предстоящей конференции глав правительств четырех держав в Мюнхене по урегулированию судетской проблемы, и с тех пор это сообщение преподносится как один из великих драматических моментов того десятилетия. К этому времени даже противники Чемберлена начали задумываться над тем, что, может быть, в самом деле лучше политика умиротворения, чем град бомб на Лондон и возможный развал империи.