Это была улыбка на лице тигра, и улыбка последняя, которую увидел Гораций Вильсон, ибо Шмидт теперь читал и переводил второе письмо, привезенное Вильсоном, то самое, в котором чехи сообщали, что они не могут согласиться с требованиями, изложенными в Годесберге. Не успел Шмидт закончить перевод первых двух предложений, как Гитлер вскочил и, повернувшись вокруг, заорал на изумленного британского посредника: «Так! Наконец решено! Теперь я действительно разобью чехов вдребезги!»
Он направился к двери, в гневе размахивая над головой руками. «Ведь известно, как это заведено у диктаторов, — вспоминает Вильсон, — когда он встает, все его лакеи тоже вскакивают. Риббентроп и все остальные вскочили на ноги, когда Гитлер начал топать ногами и неистовствовать. Однако я продолжал сидеть. Невиль Гендер-сон собрался было встать, но я удержал его и подумал про себя: «Я англичанин. А Гитлер проявляет грубость. При данных обстоятельствах — где сижу, там останусь. Я не встану». Это подействовало. Гитлер дошел до двери, очевидно имея намерение сделать драматический жест и выйти из кабинета, и вдруг он осознал, что я все еще сижу. Он остановился, вернулся обратно и снова сел».
Однако если на этот раз сэр Гораций не был запуган, то страх он испытал очень скоро, ибо Гитлер разыграл 80
один из тех приступов ярости, которые были хорошо известны только очень близкому его окружению; он мог это разыгрывать с величайшим мастерством актера, и ярость его выглядела и звучала исключительно искренне. Затем последовал «очень бурный час». Вильсон и Гендерсоя поспешили заверить Гитлера, что они не считают отклонение чехами годесбергских предложений последним словом и что они все же надеются направить чехов по пути урегулирования этой проблемы. Они указывали Гитлеру на тот абзац в первом письме, врученном Вильсоном, где премьер-министр просил организовать встречу между чешскими и немецкими представителями и сообщал, что «охотно примет меры по подготовке представительства от английского правительства».
Гитлер разразился бранью и ругательствами, а потом и презрительными насмешками в адрес Чемберлена и Вильсона. Затем фюрер внезапно остановился, вероятно спохватившись, что зашел слишком далеко, и сказал:
«Хорошо, согласен. Мы встретимся с чехами, но только при условии, что они согласятся с нашим меморандумом (условиями, изложенными на встрече в Годесберге) и со сроком 1 октября (эвакуация чехов из Судетской области). — Затем он снова начал шуметь: — Путем переговоров или посредством примененпя силы, но 1 октября территория будет свободна! Выбирайте. Однако я должен знать наверняка в пределах ближайших одного-двух дней, согласятся ли чехи или нам придется сметать их до 1 октября. Да, вот так! Подумав, я даю им два дня; это значит до среды».