«У них нет силы воли! — возразил Рейхенау. — Сказать вам, что думает фюрер о Чемберлене и Даладье? Чемберлен слишком стар, и фюрер может прибрать его к рукам в любой момент, когда только захочет. Что касается Даладье, то он не более как главный пекарь. Никакой войны не будет, поверьте мне».
Все еще продолжая пить, генерал стал хвастаться, что Гитлер очень высокого мнения о нем, что скоро он получит повышение, а затем пустился в рассуждения о том, что он сделает с генеральным штабом, когда власть будет в его руках. Гросскурт оставил генерала и вышел на главную улицу Карлсбада. На помосте напротив богато украшенного здания водолечебницы играл немецкий военный оркестр. Когда-то здесь прогуливались кайзер Вильгельм, король Эдуард VII и другие аристократы Европы, страдавшие подагрой, а теперь вокруг стояли коричневорубашечники и эсэсовцы в черных мундирах. Некоторые из них привели с собой своих жен. Женщины возбужденно болтали о покупках, которые они успели сделать. Разнообразной одежды, предметов косметики, вин, давно исчезнувших в Германии, здесь было в изобилии и по довольно сносной цене. Немцы из рейха, подобно саранче, пожирали здешние запасы, понимая, в отличие от судетских немцев, что уже никогда потом такой возможности не будет.
Во дворце Градчаны в Праге президент Бенеш из окна своего кабинета смотрел на Влтаву. 4 октября было на
7 Л. Мосли Q7 исходе; вечернее небо затянули облака, начал накрапывать дождик. Электрическое освещение города вдруг начало ослабевать; кабинет президента и Карлов мост, перекинувшийся из Старого в Новый город, погрузились в полумрак.
Через несколько минут сюда должны прибыть генерал Ян Сыровы, бывший главнокомандующий вооруженными силами, назначенный премьер-министром как раз накануне мюнхенского кризиса, и новый министр иностранных дел Франтишек Хвалковский; они со своими помощниками должны прийти на заседание, назначенное президентом на 8 часов 15 минут вечера. Эдуарду Бенешу не хотелось думать об этом заседании, ибо оно накладывало отпечаток законченности той трагедии, которая разыгралась в течение последних пяти недель.
Для тех, кто знал Бенеша в лучшие времена, он представлялся человеком, подавленным горем. Когда-то веселый, остроумный, жизнерадостный лидер наиболее передовой и просвещенной демократии в Центральной Европе, теперь он был отчаявшимся президентом искромсанной страны. Характерным для натуры Эдуарда Бенеша было то, что даже теперь он не ругал и не бранил тех, кого мог бы обвинять в создавшемся положении, так, как он всегда ругался при телефонных разговорах со своим послом в Лондоне Яном Масариком, который последними словами обзывал Гитлера, Чемберлена и Даладье. Бенеш больше был склонен ругать самого себя, и, вероятно, не без основания.