— Надо позвонить, — как бы угадав Лерины мысли, тихо сказала Настя.
Они набрали номер. Женщина, взявшая трубку, сообщила, что состояние поступившего больного критическое, прогноз неблагоприятный.
Настя, осторожно ступая, вышла из ординаторской.
Лера опустилась в кресло, в котором спала. Шоковое состояние, в которое ее ввергло внезапное пробуждение и известие деда об Андрее, постепенно рассеивалось. На смену ему пришло отчаяние: точно так же при сильных травмах боль ощущается не сразу, а по прошествии нескольких мгновений или даже минут, а до этого мы не можем осознать случившееся, не можем вдохнуть, произнести хотя бы короткое междометие.
Только недавно, увидев Андрея на постели без сознания, Лера не думала ни о чем, кроме того, что необходимо сделать для его спасения, не потеряв ни единой секунды, использовав все шансы и возможности.
Теперь, когда за его жизнь боролись врачи на втором этаже, она начала осознавать, что, может быть, потеряла его навсегда и виновата в этом сама.
Только сама! Как она могла забыть, что Андрей — прежде всего ее пациент, серьезно больной человек, немногим более месяца назад уже побывавший в реанимации!
— Лер, — нерешительно окликнула Настя, заглядывая в дверь, — бабульке Егоровой плохо. Подойдешь?
— Да. — Лера с трудом заставила себя встать.
Старуха, скрючившись, сидела на постели и плакала. По коричневым, морщинистым, как печеное яблоко, щекам медленно ползли прозрачные слезинки.
— Живот болит, — пожаловалась она. — Мочи нет, ровно кто кишки выворачивает наизнанку.
— Ложитесь, — Лера осмотрела бабку, но ничего подозрительного не обнаружила. Живот был мягким, явно не хирургическим, язык — чистым. Жара у старухи не было.
— Я вызову хирурга, — предложила Лера. — Пусть он вас осмотрит. Ничего страшного нет, но чтоб вы не волновались.
— Не надо хирурга. — Егорова вдруг крепко взяла ее за руку: — Просто посиди со мной. — Она вытерла слезы и глянула на Леру с какой-то запредельной тоской. Помолчала и прибавила просто и обреченно: — Помру я. Как Бог свят, скоро помру. Посиди.
Лера кивнула.
Она сидела на постели у старухи, машинально слушала ее тихое, невнятное бормотание, что-то говорила ей в ответ, а в голове ее неумолимо, непрерывно отстукивало: десять минут, двадцать, двадцать пять. Что там, на втором этаже? Почему молчит телефон? Становится лучше? Или…
Лера старалась гнать от себя эти мысли, но они лезли в голову снова и снова, неумолимо, настойчиво.
Наконец бабка успокоилась, глаза ее высохли, поза стала менее напряженной.
— Полегчало… — Она слабо улыбнулась, выпустила Лерину кисть. — Спасибо тебе, дочка. Страшно помирать-то. Вроде хорошо пожила, долго, пора и честь знать, а все одно страшно. Жуть берет.