— Не знаешь? А еще хвалился, что можешь лекции читать по геологии Волги!
— Так это ж не геология, а... топонимика, — огрызнулся Аркадий.
Академик с любопытством поглядел на него.
Тайминская была немного смущена и рассержена.
— Типичная псевдоученость! — сказала она. — Его спрашивают, как эта гора называется, а он — это топонимика, а не геология!.. Так бы прямо и сказал, что не знаешь!..
— Нет, знаю! — возразил юноша и замолчал, выискивая ответ, потому что и впрямь не знал.
— Знаешь, так скажи.
— Безымянная, — пожав плечами, ответил Аркадий.
Все рассмеялись.
— Увертлив! — звучным голосом снисходительно произнесла Нина.
А неторопливый, мрачноватый увалень Доценко добавил:
— Увертлив — в ступе пестом не попадешь!
У Петра Доценко еще «не выветрился» на севере его украинский говор, и он мягко, придыхательно произносил слова: ховорят, хород, халька, так же, как Лора Кныш.
Синицын за это и ухватился.
— Ховорят! — передразнил он. — Шел, шел, да и надумал? Молчал бы уж, когда тебе в степу широком возом ногу отдавило!
Умные глаза Доценко сердито сверкнули. Несколько косо поставленный, большой рот его скривился, сверкнув на солнце золотом коронок. Но пока он соображал, что ответить, Лора Кныш и Клава опередили его.
Молча переглянувшись, они схватили Аркадия за прядки белых волос. Он притворно пискнул и втянул голову, покоряясь.
— Ты смотри, Аркадий, — смеясь, пригрозила Кныш, — весь пух обскубаю!
— Да уж отпустите его! — сказала Тайминская.
Аркадий опять запищал голосом Петрушки. Девушки отпустили его.
— В последний раз! — назидательно проворчала Лора, смуглая, плотная и кареокая украинка с томным лицом.
Сторонясь встречных могуче гудящих самосвалов с глинистою землею из котлована — с грунто́м, — они шли теперь рядом с мощеной дорогой, по кудрявой придорожной травке, серой от пыли.
На большом пригорке остановились.
Отсюда осязаемо близки стали обе горы — и справа и слева. Казалось, шепотом скажи, и там, на горе, услышат. А между тем овца на белесо-рубчатом склоне одной из гор казалась не больше жука.
Лиственный, светлый лес, далеко оттесненный от голого каменного лбища, был прорезан вдоль серых и мрачных оврагов черными гривами густой ели.
На правом увале гор, если смотреть от реки, высилась над лесом каменная голая вершинка, острая, как скуфья. К ней тянуло. И, должно быть, пробитая бесчисленными воскресными восхождениями на нее, резко белелась среди темных елей тропинка, ведущая обходом на эту острую вершину.
И у Тайминской вырвался возглас:
— Давайте подымемся на нее сейчас! А?