Чарли дал мне возможность записать эти сведения, потом спросил:
— Что это означает, Тайгер?
— Ничего особенного, но я должен быть очень осторожными. А из Интерпола относительно оружия и его калибра ничего?
— Да-а. Ты был прав. Одно и то же оружие во всех этих убийствах. Рэндольфу больше не терпится. Все службы безопасности подняты по тревоге. Все сейчас бодрствуют.
— А как дела на линии?
Секунда молчания, потом:
— Тайгер…
— Да?
— Нельзя себе позволить упустить его!
— Я хорошо это знаю, старина.
— Также нельзя позволить совершить еще одну ошибку. Одно слово, и начнется такая паника, которой еще не видывали.
— Проклятие! Хозяева газет должны понять: Вашингтон достаточно силен, чтобы заставить их молчать. Если будет сделана хоть одна попытка…
— Нужно взглянуть на это под другим углом зрения. Ведь достаточно появиться в газетах намеку на это проклятое дело, как поднимется шум. А нашим врагам так легко организовать этот намек…
— Понимаю. Дело во времени. Все упирается в него. Если они буду г уверены, что Агрунски удалось устранить, да, они смогу! начать кампанию. Но пока у них не будет такой уверенности, они ничего не предпримут. Риск в подобном деле для них невозможен.
— Сколько времени продлится эта неизвестность? Скольким временем мы располагаем, Тайгер?
— Действуйте так, будто его вообще нет. Или почти…
Я повесил трубку.
Рондина смотрела на меня из-за плеча швейцара, стараясь не вслушиваться в телефонный разговор. Я направился к ним, взял ее чемодан и обратился к колоссу:
— Куда выходят те двери?
— Во двор.
— Есть дорожка, служебный проход, который проходит вдоль заднего фасада здания?
— Да.
— Покажи.
Я взял Рондину под руку, и мы последовали за швейцаром к служебным помещениям… В глубине одного коридора с оштукатуренными стенами находился запасный выход с горящей над ним красной лампочкой. Железная дверь была закрыта на засов. Швейцар его вытащил и, держа в одной руке, другой рукой стал толкать дверь, потом, улыбаясь, встал перед нами… В этот момент металлический брус, который он держал, как палку, резко упал и ударил его по лбу. Он повалился, оглушенный, и дверь, тихонько поворачиваясь на петлях, ударила его по ногам.
Я толкнул Рондину к стене, нагнулся и поднял брус, который остался лежать на лице швейцара. Под его глазом показался гигантский синяк. Если добрый человек не разбил себе голову о цементный пол, то обязан был этим своей опереточной каскетке. Он ограничился большой шишкой и, когда очнется, будет чувствовать себя неплохо.
Рондина не шевелилась. Она прошептала:
— Что это такое, Тайгер?