Поперхнувшись куском хлеба, Пашка недоуменно смотрел то на оленей, мирно дремавших на опушке, то на Игоря, мерно размешивающего сахар в кружке.
— Ты… Ты что, резать их будешь?.. — наконец сглотнув, пробормотал Пашка.
Скребущий звук, издаваемый ложкой о дно кружки, прекратился.
— Если хочешь — застрели, — Игорь отхлебнул чай. — Ведь у тебя ружье. Это даже лучше будет. Оленины-то еще не пробовал? Ну во-от… — протянул Игорь. — А Фенимора Купера, конечно, читал. — Тут он сделал паузу и с некоторым пафосом произнес: — Кусок оленьей спины, зажаренной на углях… A-а? Пашка?! И у нас в вигваме запахнет мясом!
Пашка поднял глаза. Игорь, повернувшись к нему широкой спиной, смотрел на поляну, уже полностью залитую солнцем. Разморенные олени по-прежнему лежали там.
Пашка отодвинул кружку, встал из-за стола и не оглядываясь пошел в палатку.
Он прилег на раскладушку. Дернул зачем-то замочек энцефалитки. Вверх… вниз… «А было хорошее утро… Ну и что из этого? Ну не он, так волки! В конце концов, я же — пас… А по правде: не знаю… Казалось: чего проще. Смешно. Ночью, просыпаясь от холода в палатке, испытываешь по-детски силу воли — засыпаешь в холоде снова, ждешь, когда кто-нибудь из стариков выпутается впотьмах из спальника и загремит дверцей печки. И кет у тебя силы воли-то…»
Пашка поднялся. Пошел к выходу. На глаза попалось ружье, стоявшее в головах постели. Он остановился. Подумав, взял его, сорвал со стойки патронташ и вышел.
— Далеко?
— Да нет…
— Ружье бы оставил.
— Может, рябчиков встречу.
Он спустился к реке. Поднялся до переката и перешел на другую сторону реки, куда еще не ходил. Перед глазами серая длинная марь. Какая-то мертвая. С обгорелыми пнями и тусклыми отвратительными озерцами, где никогда не водилось уток, а рыбы — тем более. Они были с вонючими торфяными берегами, кое-где желто-грязные, как смешанная в банке акварель с водой. И даже лягушек там меньше.
Пашка месил ногами моховой покров, оттаявший после заморозка. За Пашкой оставалась залитая водой неровная полоса, внизу, под мхом, — вечная мерзлота. Ее можно прощупать хорошо заостренной палкой, если прилично навалиться: здесь она не глубже метра. Мох ее надежно защищал от солнца. Местами виднелись заросшие, давным-давно поваленные обгорелые лесины. Когда-то был пожар, вся марь выгорела дочерна. После — сухая весна и сухое лето. И все: кроме моха и ерника, здесь ничего не выросло. Пашка чувствовал себя как на кладбище, старом и заброшенном. «Ночью здесь страшновато», — и круто взял вправо, срезал угол и шел, пока не ощутил под ногами припорошенные хвоей камни. Услышал шум ключа, по берегу которого и пошел к реке.