Она никогда не была в здании факультета английского языка, и найти его удалось не сразу. Наконец она поднялась по белым бетонным ступеням, прошла в вестибюль и застыла на месте. Мимо спешат студенты, думая, должно быть: «Бедная потерянная старушка, смотрит на свое прошлое, ностальгирует». Но она смотрит на ковролин. Представляет, как это место выглядит поздним вечером, в окно светит луна, играет захваченное из дома радио, звук погромче, и старушка, не она, неспешно пылесосит коридоры.
Она открывает совместный счет в банке на свое имя и на имя Дженни и кладет туда почти одиннадцать тысяч долларов – деньги, полученные от Джун Бейли Ро, с процентами, накопившимися за сорок четыре года. Потом Дженни сможет переоформить счет на себя. Обычно, чтобы открыть совместный счет, требуется присутствие обеих сторон. Но работница банка сделала исключение, потому что у Энн с Дженни одна фамилия.
Подумала, что они родственницы.
Ее последний вечер в Москоу. Перед сном она стоит посреди гостиной и пытается взглянуть на квартиру чужими глазами.
Квартира производит довольно приятное впечатление. Здесь, конечно, грустно и сиротливо, но одиночество смягчают ленты уличного света, переброшенные сквозь качающиеся ветви клена, и уютные звуки велосипеда, который едет где-то за окном. Это старая квартира, дружелюбная, по-хорошему обветшалая. Послезавтра Дженни откроет эту дверь и ее встретит спокойная комната, не исполненная чужих чувств. Никаких детей, никаких детских звуков, никаких напоминаний.
Разумеется, Энн не обсуждала с Дженни их план. Социальный работник, как и сотрудница банка, решил, что они родственницы, и передавал между ними сообщения так, будто обе они в курсе основных моментов, будто болтают друг с другом каждую неделю вот уже тридцать лет. А поскольку Дженни его не поправила, не стала и Энн. Она взяла с Дженни пример, сделалась соучастницей этого молчания, попутно подобравшись к общению с Дженни ближе, чем когда-либо прежде. Разговаривая с социальным работником, она старалась почерпнуть как можно больше подробностей, не подавая виду, что ничего не знает о планах, которые он ей приписывает. Ведь, приписывая ей эти самые планы, он позволил ей их построить.
Энн гасит свет, ложится на матрас.
Ночь теплая.
Она встает рано, еще шести нет. Делает себе чашку кофе, ставит в духовку ломтик яблочного хлеба. Сдувает матрас. Поливает герань на балконе.
Сегодня утром она уезжает.
Но пока что она подливает себе кофе и достает из духовки разогретый хлеб. Идет в гостиную и садится за письменный стол у окна. Едва забрезжил рассвет. Во всех окнах на улице темно. Кажется, она одна не спит на много миль вокруг. И тут, в первых утренних лучах, прямо посреди тротуара, она видит олениху, а с ней – олененка. Он неторопливо плетется за матерью, дергая одуванчики из трещин в асфальте.