Виктор окаменел – он понял, что сейчас произойдёт. К визгу бензопилы прибавился другой, тошнотворный звук – хруст костей под стальными, остро отточенными зубьями. И нечеловеческий, пронзительный вопль того, что умирало на каменном ложе.
«…умирало? Или умерло раньше, задолго до того как легло на страшный пьедестал?..»
Он поспешно отвернулся. Увы, не настолько быстро, чтобы спрятать лицо от веера капель.
Кровь? Нет, что-то другое – гнойно-чёрное, густое, как смола, шибающее в ноздри нестерпимо-приторным духом разложения. Запахом перестоявшейся смерти.
Виктор уткнулся лицом в кирпичную стену. Разум спецназовца, натасканного на любые возможные ситуации, наотрез отказывался принимать то, что случилось за эти двенадцать часов. Зомби, подвал, некрогрибница, татуированный упырь-извращенец, холодный, рассудительный изувер в балахоне. Ещё немного, полшага – и рассудок ухнет в бездну, откуда уже не будет возврата.
Позади завывала, терзая неживую – или немёртвую? – плоть, бензопила. В клетках справа и слева, в такт ей, рыдали, выли, бесновались «зеленушки».
«Ад существует. Он уже здесь.»
– Маладцы, вах! Я всегда говорил: «партизаны» надёжные парни, честные! Не заставили старика ждать, волноваться! Сказали: «сделаем» – и вот, сделали! Ведь сделали, да?
Владелец «СТАРЬЁ БИРЁМ» довольно потирал ладони. Они далеко высовывались из рукавов, демонстрируя предплечья, густо заросшие жёстким чёрным волосом – одет дядя Рубик был по- домашнему.
– Да вот, хоть Фрунзика спроси – говорил я, что вы справитесь или не говорил? И он тебе отвэтит – да, дарагой, только об этом дядя Рубен и думает! Как утром проснётся – чаю попить не успэет, сразу говорит: Яцек со своими ребятами всё сдэлает, савсэм уже скоро, завтра!» Ну, чего молчишь, Фрунзик-джан, скажи – было такое?
Четырнадцатилетний племянник владельца лавки весело сверкнул всеми тридцатью двумя зубами и растворился за дверью. Требования восточного этикета, предписывающие сперва польстить деловому партнёру, были, таким образом, соблюдены и пришло время настоящего разговора. Того, ради которого Яцек и оказался на Речвокзале, в крошечной комнатёнке позади лавки Рубена Месроповича Манукяна, известного всему Московскому Лесу, как «Кубик-Рубик».
– Так я тэбя слюшаю, Яцек, дарагой. Сделали вы дело? Нашли того нэхорошего человека?
Торопиться не следовало. Наоборот, надо было показать, что посетитель – человек солидный, не одобряющий неуместную в серьёзных делах суету. Тем более, что собеседник как раз суетился, нервничал, что ясно демонстрировал усилившийся кавказский акцент. Ждал Кубик-Рубик этого визита, ещё как ждал…