– Фы, дяфя, нафёл вфемя сфеяфся! – Мессер затравленно озирался, то и дело сплёвывая кровавой слюной. – Фого и гляфи, лоф зелёфкой намафут, а он фуда фе..
– Лоб зелёнкой нам, считай, уже намазали. – отозвался Виктор.
– А что смеюсь – так анекдот вспомнил. Старый, ещё советский. Рассказать?
– А чё, валяй… – лениво отозвался Чекист. Бредовость ситуации его уже не напрягала. Перегорел.
– Прислали в леспромхоз новую японскую бензопилу. Ну, мужики покумекали, завели – и попробовали распилить полено. «Вж-ж-ж!» – сказала японская бензопила. «У-у-у, мля…» – удивились русские мужики и принесли бревно. «Вж-ж-ж! – сказала японская бензопила. «У-у-у, мля…» – почесали затылки русские мужики и подсунули под цепь лом. «Хрясь!» – сказала бензопила. «А-а-а, мля!» обрадовались русские мужики.
– Хы-ы-ы – кх-кх!.. – закашлялся Мессер. – Чисфа пфо фебя, фля фуду!
Командир через силу выдавил смешок. Остальным и вовсе было не до веселья: бойцы сидели, привалившись друг к другу, с руками, стянутыми за спиной. Неугомонный Мессер попробовал, было, зубами распустить узел на запястьях соседа, но не преуспел, получил прикладом между лопаток от бдительного охранника. И ещё раз, но уже в зубы – стоило только завести надоевшее «я тя, сучару, запомнил, вот погоди, выйду…»
Никуда они отсюда не выйдут, это было ясно. Мессер же добился только того, что лишился пяти или шести передних зубов и теперь шепелявил под издевательские смешки вертухаев.
Другим досталось ничуть не меньше. Мехводу распороло щёку звено, отлетевшее от лопнувшей цепи бензопилы, под которую чернобожец подставил стальной пожарный багор. Чекист получил в плечо две картечины, но всё же сумел, прижав приклад к животу, разрядить оба ствола трофейного ружья в грудь «грибному» зомби. Потом – кое-как отмахивался прикладом, но был сбит с ног и старательно обработан сапогами подоспевших грачёвцев. Рядом упоённо топтали Ботаника. Рана на груди, заживлённая было слизнем, открылась, и теперь парень кашлял кровью, не в силах подняться на ноги. Но это и не понадобилось – пленников свалили, как дрова, возле выщербленной, заросшей диким виноградом, статуи льва, украшавшей парадное крыльцо усадьбы. Напоследок им отвесили несколько пинков, но уже без прежнего энтузиазма: «полежите тут, паскуды, отдохните, скоро вами займутся…»
Под боком у Виктора болезненно застонало.
– Ты как, жив, парень?
Грачёвец-уборщик. Тот, кому они обязаны своей недолгой свободой. Всё ещё в тяжком забытье; вместо лица – ломоть сырого мяса, сломанная рука вывернута под неестественным углом, но всё равно запястья перетянута шнуром, так что кисти почернели.