Красные отсветы играют на полу, на стенах, озаряют мальчишеские лица.
А за окном — густой вечер, холодно; недвижно стоят в гимназическом саду темные деревья.
Как хорошо в такие вечера собраться у горячей печки и вести разные разговоры!
— Сегодня опять на базаре шпика пымали, — говорит кто-то.
— Врешь ты все!
— Сам видел! Продает себе иконки, щуплый такой, как глиста, и головка махонькая. «Иверская богоматерь! — кричить. — Иверская богоматерь!» И тут его двое наших в кожанках — цоп! Один грит: «Пошли, шпиён подлейший! Мы те покажем Иверскую богоматерь!» Он так и взвился. Потащили они его, а ноги по земле волокутся.
— Может, и не шпик он вовсе. Так, недоразумения.
— У Чека недоразумениев не бывает!
— А по-моему, у всех недоразумения может выйти.
— По-твоему! Заткнись лучше. Отец твой дьякон, вот он тебе небось и нашептывает. «Недоразумения…»
— Мой отец в красной конторе служит! И ты его не тронь. А то враз по уху схлопочешь!
— Это от тебя, што ль?
— От меня!
— А ну, попробуй!
— И попробую!
— Хватит шуметь! — строго говорит Федя. Он здесь признанный глава мальчишеского клуба. — Нашли место для драки.
— Пусть не задирает!
— А ты трепись меньше!
Молчат ребята. Смотрят, как пламя пережевывает березовые поленья в печке.
— Ребя, слышьте, говорят, Егорычев объявился!
— Да ну? — восклицает сразу несколько голосов.
— Кто ж такой Егорычев? — шепотом спрашивает Федя.
— Предводитель нашего уездного дворянства. Вот уж лютый был господинчик!
— Змей!
— Пьяница!
— Погромщик!
— И где же он объявился?
— Тетка Фекла, соседка наша, сказывала… Ночами по городу бродит. Заросший весь, страшенный. В дохе ходит и с палкой. Ходит, ходит, на дом свой набежит и ну плакать-рыдать. Шопчет: «Расколю! Черепа напополам расколю!» А как дверь хлопнет… Ну, кто из бойцов до ветру выйдет… Он — бежать в темноту, только полы дохи развеваются…
— А кто его видел?
— Многие видели. А словить не могут. Как нырнет в темноту — и ровно растаял.
— Где ж он, Егорычев, живеть?
— Тетка Фекла грит, аптекарь Збышневский его приласкал. У него он во флигеле, что в саду стоит, живет. Весь день спит он под дохой, ровно ведьмедь, а вечером к нему аптекарь приходит, спирт они пьют и вспоминают свою старую жизню.
— Заарестовать бы их надо.
— А может, брехня?
— Так пойдем и посмотрим. Подкрадемся к флигелю и в окно заглянем.
— Сычас?
— Конечно, сычас. Чего ждать-то?
— Поздно уже, — неуверенно, тихо говорит кто-то.
Все смотрят на окна. А за ними — совсем глубокий вечер, и деревья слились с темнотой, растворились в ней. Ветер посвистывает.
— Правда, поздно, — говорит Федя и незаметно передергивает плечами.