В это время послышались шаги, и в комнату вошла женщина в пуховом платке, со скорбным лицом.
Мальчик перестал кричать, забился в угол и смотрел на женщину испуганно и просяще.
— Кеша, — мягко, осторожно сказала женщина, — я же тебе не разрешила ходить сюда. Но зачем ты опять пришел, Кеша?
— Я больше не буду! Тетя Маня, я больше не буду! — И мальчик стремительно выскочил из комнаты и кричал уже где-то на улице: «Не буду! Не буду! Не буду!..»
Женщина вынула из петель чурбаки, выкинула их в окно, покачала головой.
— Вот беда-то, — вздохнула она.
— Что с ним? — спросил Федя.
— И сказать страшно. — Женщина сурово посмотрела на Федю. — В этом доме учителя нашей приходской школы жили. Иван Герасимович и Лидия Захаровна. А Кеша — их сынок. Золотые люди были, все для народу старались. А Иван Герасимович в партии большевиков состоял. Это мы уж потом узнали… — Женщина помолчала. — Ну, пришли деникинцы. Кто им сказал, что Иван Герасимович большевик, не знаю. Только проведали. Ворвались в дом. Что тут происходило, — только представить можно. Потом выволокли их из дому, избитых, растерзанных, в крови. И на площадь. А там уже виселица… И Кешу офицер насильно привел: «Смотри, — говорит, — большевистский выкормыш, урок тебе на будущее». А Кешка-то, ровно ватный, ровно косточек у него нету… — По щекам женщины поползли слезы. — Только глазенки распахнул и глядит. А в них одно недоумение. И повесили у него на глазах отца и мать. Изверги проклятые. Он только закричал отчаянно, по-звериному, и увидала я тогда: что-то в глазах его вспыхнуло огнем и погасло. С тех пор у Кешеньки рассудок помутился. Так он тихий, все понимает. Только вот сюда, в свой дом убегает. И игру придумал: будто офицера того вешает и солдат… А какой мальчик был! Ласковый, добрый, все книжки читал. — Женщина вытерла слезы. — И когда ж люди перестанут убивать друг дружку? Когда же мир в них поселится?
Вслед за женщиной вышел Федя на мертвую улицу.
Было тихо, безветренно, редкий снег кружился, кружился в воздухе.
Феде нужно было о многом подумать.
И он пошел к лесу, который начинался прямо за последними сгоревшими домами.
Лес… Давно лес вошел в Федину жизнь. Сейчас он шагал среди молчаливых берез с продолговатыми сережками. Вот интересно! Зимой — и какие-то сережки. Раньше он их вроде не замечал. Он шагал среди берез, проваливаясь в еще не высокий снег и почему-то вспоминал себя, совсем маленького, в другом, осеннем лесу.
Тогда мама взяла его в Щегловскую засеку, по грибы. И было в лесу мокро, свежо, холодная трава стегала по босым ногам. Деревья были совсем еще зеленые, только кое-где пробивались желтые листья. Федя помнит: он нашел прогалину с густым теплым мхом и лег на него и смотрел в небо. Небо было в тучах, низкое и неприветливое, и кроны деревьев шумели над Федей. Казалось, что ветки деревьев спускаются с неба и колышутся, колышутся… Маленький Федя смотрел на небо и на деревья и о чем-то думал, очень хорошем и манящем, от чего замирало сердце. Сейчас Федя не мог вспомнить, о чем именно он думал. Он только вспомнил, что очень хорошо было ему тогда, так хорошо, что не хотелось вставать с теплого мха, а так бы все лежать, и пусть всегда будет над тобой тихое небо, и всегда деревья пусть шумят…