— А так. Нету Мишки-и… — Федин голос дрожал от слез.
Вместе с дедом Василием они поднялись в наборный цех, и в типографии началась паника: «Мишку-печатника украли!»
Федю обступили рабочие, были тут дядя Петя с папой, прибежал из своей комнаты Давид Семенович и, узнав, в чем дело, сразу уронил пенсне. Со всех сторон кричали:
— Не может быть!
— Разве медведя украдешь!
— Али подшутил кто?
— Когда его последний раз видели?
— Я вчера вечером корми-и-ил… — Федя никак не мог сдержать слезы. — Жмых мы с ним е-ели…
— А ну пошли во двор! — сказал дядя Петя.
На месте происшествия выяснили: кто-то сбил с ворот замок, потом открыл сарай и… Дальше было трудно что-либо представить. Было ясно одно: медведя погрузили в телегу — две колеи в мягкой земле уходили от самых ворот. Но как ворам удалось это сделать? Это оставалось тайной. И когда произошла кража?
— Скорее всего ночью, — предположил Давид Семенович. — Или рано утром. А то бы хоть кто-нибудь да видел.
Но никто ничего не видел: ни рабочие типографии, ни дед Василий («Я что? Я тута в дежурке сидю, можно сказать, в проходной), ни жители дома, окна которого выходили к воротам.
Весь день Федя, Яша Тюрин и другие рабочие бродили по городу — искали Мишку-печатника. Но все было напрасно: медведь и его похитители как сквозь землю провалились.
Измученный, вконец расстроенный, вернулся Федя в типографию. Ну что теперь делать? Мама в больнице, отец на фронт уезжает, и Мишка-печатник пропал… Останется Федя в городе один-одинешенек, все его забудут, и умрет он от тоски…
Федя так себя расстроил, что уже не мог сдержать слез, когда открыл дверь с табличкой «Коммунист».
Смотрит, а в комнате папа, дядя Петя и Давид Семенович: неясные они, расплываются — слезы смотреть мешают. Вошел Федя, и все замолчали враз.
«Обо мне небось говорили, — догадался Федя. — Ишь, улыбаются».
— Ну, чего? — спросил Федя, сел на диван и насупился.
— Смотри, какой сердитый! — Давид Семенович взял и подмигнул Феде.
И тут отец подошел к Феде, обнял его за плечи, заглянул в глаза. Добрые у него глаза. И внимательные.
— Был я сейчас в больнице. Пустили меня…
— К маме? — встрепенулся Федя. — Чего она? Плохо, да? — И голос его вдруг стал тоненьким, как будто не его, а Любки-балаболки голос.
— Да нет, Федюха! Лучше нашей мамке. Перевели ее в барак для выздоравливающих. Однако еще, говорят, недельки две-три подержат. И вот договорились мы с ней… — Отец помедлил, улыбнулся.
— Ну? — прошептал Федя.
— Возьмем мы тебя с собой, на фронт.
— Ура-а! — закричал Федя и бросился к отцу на шею.
— Только будешь ты во втором обозе. Повару помогать. И из второго обоза — ни на шаг. Матери я обещал. Понял?